ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ БОЛОТО…

Только что в Польше вышла новая книга американского социолога Яна Томаша Гросса «Золотой урожай». Автор утверждает, что польские крестьяне во время войны в поисках золота и драгоценностей выкапывали останки евреев из братских могил. Об этом и многих других сюжетах «Золотого урожая» говорит историк Анна Скибиньска в интервью авторитетнейшей польской газете Rzeczpospolita.

– Ян Томаш Гросс пишет, что поляки могли убить 200 тысяч евреев. Преувеличил? – На современном этапе трудно подтвердить эту цифру. Несколько лет назад мы с коллегами из Центра исследований по истории уничтожения евреев (CBZ) начали анализировать послевоенные судебные процессы о преступлениях против евреев. Этот материал столь обширен, что потребуется еще несколько лет, чтобы выйти на конкретные данные. – То есть, Гросс эти 200 тысяч придумал? – Нет. Считается, что около 10% польских евреев, оказавшихся под немецкой оккупацией, избежали депортаций. Им либо удалось скрыться из гетто во время ликвидаций, либо сбежать в ходе транспортировки в лагеря смерти. Речь идет, по крайней мере, о 250 тыс. человек. Среди этих 250 тысяч после войны в Центральном комитете евреев Польши зарегистрировалось не более 60 тысяч.

– А остальные? Были ли они убиты поляками?
–  Часть из них была схвачена немцами в первые дни или даже часы после бегства. Эти люди были совершенно не готовы к побегу, у них не было убежищ, запасов; они просто бродили по окрестностям. Большие группы беглецов стали для немцев легкой добычей. Дольше продержались евреи, убежавшие максимально далеко от места массового уничтожения или укрывшиеся у польских соседей. И именно они могли позднее погибнуть от рук поляков или вследствие доносов.
Таких эпизодов было, вероятно, более 20 тысяч. Впрочем, даже проанализировав все  документы, мы не установим точное число евреев, погибших от рук поляков. Это будет лишь минимальная цифра. Ведь не от всех убийств остался какой-то след. Преступник или преступники закапывали тело и свою тайну хранили до гроба. В таких случаях историки бессильны.

– В какие годы происходили эти убийства?
– Начались они в 1942-м, когда немцы приступили к реализации «окончательного решения еврейского вопроса». В лесах и в деревнях появились еврейские беглецы. Апогей убийств наступил в 1943-м, когда некоторые евреи уже несколько месяцев скрывались у поляков. Во многих случаях люди, вначале соглашавшиеся помочь евреям, спустя некоторое время лишали их этой помощи. Евреев выбрасывали из убежищ, а иногда даже убивали.

– Между праведником и преступником была очень тонкая грань?
– У человеческой психики есть границы прочности. Поляки прятали евреев, думая, что война скоро закончится, однако она продолжалась, и страх перед возможностью доноса усиливался. Люди начинали сожалеть о своем поступке. Кроме того, у евреев заканчивались материальные запасы, и они становились все большей обузой.
Самой эффективной была помощь, оказанная по гуманитарным соображениям. Такие люди помогали евреям без какого-либо материального интереса. Рассчитывавшие же заработать на спасении впоследствии обычно от евреев отказывались.

– Вы исследовали послевоенные процессы в Келецком воеводстве. Сколько там обнаружено подобных дел?
– В трех судах Кельц шло более 450 дел, касающихся убийств и доносов на евреев. 70% дел относятся к событиям в сельской местности. Речь идет о нескольких тысячах убитых, поскольку часто убивали сразу нескольких евреев. Например, как это сделали братья Сюдаки из Тучемпы. Один из них спрятал в кладовой еврейскую семью из четырех человек…

– Он сразу знал, что убьет их?
– Возможно. Он подговорил брата-партизана, имевшего оружие. Они стали стрелять через дверь, однако лишь тяжело ранили беглецов. Тогда один из братьев вошел внутрь и довершил дело при помощи топора. Он зарубил четырех человек, в том числе двух детей. Они были ограблены, а кладовую засыпали землей. Потом братья жили с трупами евреев под одной крышей, а соседи видели, что семья Сюдаков ходит в одежде убитых евреев. Их дети носили одежду еврейских детей.

– Кем были преступники? Дегенератами, ворами, алкоголиками?
– К сожалению, нет. Среди них были люди из низов, но в целом это были простые, добропорядочные обыватели. Польских преступников я разделяю на четыре категории. Первая – это так называемые функционеры: старосты, войты (главы сельских общин – прим. ред.). Вторая – обычные крестьяне. Третья категория – «гранатовые» полицейские (подчинявшиеся немцам) и, наконец, четвертая группа – это партизаны различной окраски: крестьянские батальоны, участники Национальных вооруженных сил (NSZ), солдаты Армии Крайовой и даже члены коммунистического партизанского движения...

– Давайте начнем с первой категории...
– Например, староста, по приказу немецких жандармов или по собственной инициативе, организовывал облаву на скрывавшихся в лесах евреев. По этому поводу в деревне проходило собрание из назначенных для проведения акции крестьян. Если они не соглашались, то староста шантажировал их тем, что донесет немцам. Потом вооруженные вилами и палками мужчины выслеживали евреев. Тех, кого удалось схватить, они приводили на ближайший немецкий пост. Иногда крестьяне сами сажали под арест схваченных евреев, а потом убивали их.

– Принимали ли в этом участие женщины?
– В самих убийствах нет. Это было мужское занятие. Однако в доносительстве – сколько угодно.

– Вы говорили о партизанах. Насколько я понимаю, убийство евреев было личной инициативой маргиналов.
– Из материалов судебных дел можно сделать такой вывод. Однако на суде исполнители часто обвиняли свое начальство в вынесении таких приказов. Начальство всегда это отрицало, уверяя, что преступления совершались исключительно по инициативе солдат. Сценарий часто был одним и тем же. Евреи, обычно портные и сапожники, просили партизан принять их в отряд. Евреи были готовы исполнять вспомогательные функции: шить и готовить. Однако партизаны убивали их и грабили.

– Не должны ли мы быть осторожны, изучая послевоенные процессы? Возможно, коммунисты приписывали этим людям то, чего они не совершали, пытаясь доказать, что подпольщики были «фашистами»?
– Это основной вопрос, возникающий при анализе каждого судебного акта. В большинстве случаев дела не фальсифицированы. Если бы речь шла о расправе с независимым подпольем, то приговоры были бы более суровыми. А эти люди получили небольшие сроки и  через несколько лет вообще были освобождены. Часто в ходе процессов происходила эксгумация, и обвиняемые сами показывали места захоронения тел.

– То есть, моральное разложение затронуло даже подполье.
– Да. Интересно отметить, что часто появлялись аргументы, будто евреи были убиты за то, что являлись «немецкими наперсниками» или простыми бандитами.

– Речь идет о партизанах, нападавших на польские деревни?
– Но они должны были чем-то кормиться! Ночи они проводили в лесу, а днем работали. Взамен на продукты они выполняли для поляков какие-то ремесленные работы. Одни выпрашивали, другие –  торговали. Третьи, несомненно, брали то, что хотели, силой. Это были люди, припертые к стенке. Приговоренные к смерти, они находились за гранью права. Подпольщики должны были принимать эти обстоятельства во внимание.

– А «гранатовая» полиция?
– Среди них также были преступники. И не всегда они действовали по приказу немцев. Староста или войт получал донос, что на его территории укрывается еврей. Он мог вызвать «гранатового» полицейского или немца. Чаще всего выбирал первого. Тогда полицейский приезжал на место и где-то в сторонке совершал экзекуцию. После смерти трупы раздевали. Одежда и обувь доставались в качестве вознаграждения тем, кто закапывал тела. Об этом не информировали немцев, и с поляками, прятавшими евреев, ничего не происходило.
Люди, прятавшие евреев, в первую очередь боялись не немцев, а своих соседей. Жандармы наведывались в деревню, только если поступал донос. Немцы приезжали из отдаленного городка на полчаса-час. Вытаскивали прятавшихся евреев, быстро допрашивали, убивали и возвращались на свой пост. Этого не случилось бы, если бы не донос какого-то поляка.

– Но этих доносов не было бы, если бы не немецкий план уничтожения евреев и не оккупационные законы!
– Конечно. Зная о наказании, поляки не грабили бы евреев. Этого и не происходило до 1942 года. Но уничтожение евреев немцами шло на глазах польских крестьян. Они видели ликвидации, убийства, облавы, им часто приказывали выдать подводы, необходимые для депортаций. Был получен ясный сигнал: евреев можно безнаказанно убивать.

– Но почему они это делали?
– Есть два главных мотива. Во-первых, страх. Страх перед немцами и страх перед соседями. И во-вторых, и это, наверное, ключ к пониманию этого страшного явления, – убийцами руководила жадность. Убийство или доносительство на еврея было средством легкого обогащения. Немцы платили за участие в облавах и вылавливание евреев. Это небольшие денежные суммы, алкоголь, сахар, сигареты. Прежде всего рассчитывали на то, что было у евреев, – наличные деньги, бижутерию, одежду и обувь.

– После кризиса 1930-х польская деревня страдала от нищеты.
– Да, это были бедные, необразованные люди. Не следует забывать, что некоторые евреи до войны жили в деревне – и в польские руки переходили их дома со всем имуществом. Зловещее переплетение – немецкое разрешение на убийство и обычная человеческая жадность – вот еще один ответ на вопрос «почему?». Это было искушение, с которым многие не могли совладать.

– Другими словами, если бы вместо евреев в лесах укрывались индейцы, негры, индусы или кто-либо еще, то часть польского крестьянства действовала бы также?
– Если бы власть поставила этих людей за границы права, не сомневаюсь, что так и произошло бы. В определенных пограничных ситуациях люди руководствуются примитивными, первобытными чувствами. В деревне, где уровень образования значительно ниже, а люди ежедневно сталкиваются с насилием (хотя бы по отношению к животным), возникновение таких тенденций вполне прогнозируемо.

– То есть, причиной этих убийств явился все же не церковный антииудаизм и не влияние эндеков (членов правой Национально-демократической партии Польши), как об этом говорит часть историков?
– Из доступных ныне источников видно, что приходские священники обычно пассивно смотрели на убийства и преследования евреев. Однако трудно делать какие-то выводы до тех пор, пока церковь не откроет свои архивы. На мой взгляд, основная причина убийств, имевших место в польских деревнях, – примитивизм и жадность самих убийц. Часто это были неграмотные крестьяне. Люди, убивавшие евреев, или в поисках золотых зубов выкапывавшие останки евреев из братских могил рядом с Треблинкой, о чем пишет Гросс, – наверняка не читали эндецких газет и брошюр. Они не были идеологически мотивированы, хотели лишь обогатиться.

– Большинство поляков помогало евреям или убивало их?
– Боюсь, этот счет будет не в нашу пользу.

– Это потому, что легче быть подонком, чем героем?
– Наверное. За укрывание евреев грозила смертная казнь, а за их убийство никакого наказания не предусматривалось. Мало того, убийца мог быть вознагражден. Поляки, решившие спасать евреев, понимали, что могут разделить их судьбу. Более того, в маленьких деревнях существовал общественный консенсус на доносительство и убийство евреев. В отношении помощи евреям такого консенсуса не было. После прихода Красной армии поляки просили евреев, чтобы те покинули их дома тайно, чтобы соседи не догадались, что там прятали евреев. Многие еще долгое время опасались признаться, что помогали евреям.

– И несмотря на это, среди простых польских крестьян находились люди, которые во имя христианской любви к ближнему отваживались спасать евреев.
– Некоторые делали это с исключительной решимостью. Я знаю нескольких поляков, которые помогли десяткам евреев. Мария Щечинская из Сташова, вдова с детьми, в погребе прятала 14 человек в течение двух лет! Все деньги, которые она получала, шли на их питание…

– Хотя бы это на фоне всех ужасов позволяет сохранить веру в человека.
– Это доказательство того, что в любых условиях можно сохранить моральные устои. Другой пример – старик Кароль Кичинский из-под Хенцины. Он вообще был лишен каких-либо средств к существованию. Но, несмотря на это, спас двух человек… выпрашивая милостыню. На поле он выкапывал свеклу и картошку. Ситуация была столь катастрофическая, что когда жандарм застрелил его пса, то пса он съел вместе с укрывавшимися у него евреями. Однажды к нему даже пришли «парни из леса» и пытались побоями заставить его выдать евреев. Но он не выдал....

– Поэтому самая большая претензия к Гроссу, что он представляет отношения между польскими крестьянами и евреями только через призму убийств. Его книга описывает поляков как дикое племя антисемитов, которое ответственно за Холокост...
– Боюсь, что я должна согласиться с Гроссом. Польское общество в определенном смысле ответственно за то, что произошло на нашей земле. Конечно, без немцев и введенных ими законов всего этого кошмара не было бы. Не мы решили уничтожить евреев, но, к сожалению, ко многим убийствам мы оказались причастны. И нельзя из-за каких-то патриотических соображений закрывать на это глаза.

– Такой подход полностью противоречит нашим устоявшимся представлениям об оккупации.
– Я сама была всем этим глубоко шокирована. С материалами о преступлениях поляков против евреев, совершенных в провинции, я впервые столкнулась в 2002 году. Когда я начала читать первые папки с документами, то решила, что имею дело с чем-то совершенно невероятным. Затем я открывала все новые и новые папки – признаюсь, что до сих пор охвачена ужасом. Человеческое болото… Эти документы полностью изменили мое представление о немецкой оккупации.

– Убийцы были и есть в каждом народе. Даже теперь в Польше случаются убийства на почве краж.
– Преступления, о которых мы говорим, носили массовый характер. Очень многие были втянуты в эти убийства. Боюсь, мы должны отказаться от нашего самовосприятия и поставить новую оценку нашему народу в годы войны. Мы должны признаться, что поляки подчинялись тем же психологическим процессам, что и другие народы. Что они не избежали военной деморализации. Среди поляков были герои, но были и бандиты. В польском народе нет, к сожалению, ничего такого, что отличало бы нас от других народов.

– То, что вы говорите, относится и к еврейскому народу?
– Возможно, если бы мы поменялись ролями, то евреи вели бы себя так же, как и поляки. Однако хочу напомнить вам слова Стенли Мильграма, сказавшего, что то, что произошло в 1933–1945 гг., может быть полностью понято лишь как выражение исключительного исторического процесса, как событие, которое уже никогда с такой же точностью не повторится.

– Вам не кажется, что Ян Томаш Гросс оказывает серьезным историкам неблагодарную услугу? Он пользуется вашими исследованиями для того, чтобы на их основе сделать свои преувеличенные выводы, вызывая у поляков лишь защитную реакцию.
– Нет, как раз наоборот. Я очень ценю Гросса. Ведь благодаря ему об этих болезненных проблемах спорит все общество, о них пишут крупные газеты и снимают телепрограммы. Благодаря Гроссу труды о польско-еврейских отношениях не являются предметом дискуссии узкого круга специалистов. Сила воздействия Гросса намного больше, чем сила воздействия корпящих годами в архивах и пишущих взвешенные работы историков.

– У меня нет претензий к тому, что он пишет. Речь идет о том, как он пишет. Его радикальные выводы и обобщения не побуждают поляков к размышлению, а, наоборот, вызывают возмущение.
– На этот метод он имеет полное право. К сожалению, в наших условиях лишь то, что вызывает споры и эмоции, способно вызвать широкую дискуссию. Если во всем ставят нюансы и вопросительные знаки, то обрекают проблему на узкий круг слушателей.

– И это говорит профессиональный историк? Ведь самое главное – это правда!
– То, что делает Гросс, – это совсем другой жанр. Он назвал свою книгу эссе, а не научной работой. И написал это эссе так, что оно нас всех – независимо от взглядов – взволновало. В этом вы ему, наверное, не откажете.