ПРИПАДАЯ К ВЕЛИКОМУ ИСТОЧНИКУ

АМОС ОЗ

Амос Оз — современный израильский писатель и публицист, лауреат множества престижных израильских и зарубежных премий, заведующий кафедрой современной ивритской литературы в университете им. Бен-Гуриона.

Еврейская культура. Что включает в себя это понятие? Из чего складывалась культура нашего народа на протяжении поколений? Что лежит в ее основе? Как соотносится она с творимой на иврите современной культурой Израиля?

На мой взгляд, наша культура — это все, чем обладает народ Израиля, все, что накоплено со времен праотцов и до наших дней, то, что родилось внутри, и то, что усвоено извне, но стало своим, то, что в ходу ныне, и то, что было в ходу во времена минувшие, то, что принималось всеми, и то, что принималось лишь частью народа. Все это и составляет культуру еврейского народа — в нее входит и то, что создано на иврите, и то, что появилось на других языках, и то, что существует в устной традиции.

Я думаю, что определенные особенности нашего поведения и некоторые «реакции» — следствие нашей коллективной памяти, тоже должны быть включены в понятие еврейская культура. Нельзя не увидеть, скажем, того легкого налета юмора, которым окрашен наш подход ко многим явлениям жизни. Четко просматривается тенденция критического отношения к происходящему: «Никто не вправе указывать, что нам делать! Мы сами знаем это лучше других». А от внимательного взгляда не ускользнут и такие проявления нашего характера, как склонность к самоиронии, стремление выглядеть изощренно умным или вспыхивающая временами жалость к самому себе. На многие явления культуры наложили отпечаток богобоязненность, благочестие, особое, исполненное искренности и глубины, отношение к праведности и к праведнику. В нас, а значит, и в нашей культуре уживаются прагматизм с фантазерством, экстаз со скептицизмом, эйфория с самыми мрачными прогнозами, ликующая радость жизни с меланхолией. Нетрудно заметить и такую особенность нашего восприятия мира, как недоверие по отношению к любой власти: похоже, этот «ген анархизма» заложен в нашем генном коде — не в «физическом», а в «культурном», и, где бы мы ни жили: в России, в Америке, в Германии, в Марокко, в Йемене, в Израиле, он неизменно и властно давал знать о себе. Так же, как и явная наша склонность к протесту против любой несправедливости...

Эти тонкие, едва уловимые свойства и качества составляют общую основу еврейской культуры — во все времена и в каждом из мест нашего рассеяния. И я полагаю, что это — плодотворная основа. Не только потому, что она так богата разнообразием оттенков, но и потому, что, по каким-то неуловимым законам диалектики, в ней сохраняется и живет то, что я назвал бы «общим знаменателем» нашей культуры.

Можно попытаться объяснить это по-другому. Предположим, вы летите шведским самолетом: его пассажиры выглядят как шведы, говорят по-шведски, у них шведские паспорта, и в их поведении просматриваются общие черты. Когда же вы летите самолетом израильской авиакомпании «Эль-Аль», скажем, из Нью-Йорка либо Монреаля в Тель-Авив или из Тель-Авива в Брюссель, то окажется, что у тех, кто общается друг с другом на иврите или идиш, — паспорта разных стран: у одного канадский, у другого — израильский, у третьего — бельгийский, у четвертого — американский... Если они летят семьей, то, прислушавшись к тому, как беседуют они в своем кругу, можно услышать самые разные языки. И внешне они отличаются: кто-то — в одежде «хасидов» — последователей учения Баал Шем-Това, жившего в Украине в восемнадцатом столетии, а кто-то — в костюмах их извечных оппонентов «митнагдим», чьим духовным наставником был Виленский Гаон, рядом с ними — пассажиры в шортах, а то и просто «хиппи». Да и цвет кожи у них — разный. И вместе с тем, если меня приведут на борт этого лайнера с завязанными глазами, я точно буду знать, что это — самолет «Эль-Аль», и среди его пассажиров — большинство евреев. Как я это определю? Есть нечто в самой атмосфере — это невозможно облечь в слова, но нельзя не ощутить всем своим существом.

Попробую уточнить, что я имею в виду, с помощью простого бытового примера.

Если в аэропорту, услышав объявление о том, что вылет самолета задерживается на полтора часа, вы тут же увидите человека, который подходит к стойке и спрашивает: «Почему в 9.30, а не в 8.00?» — и совсем неважно, на каком языке он задает свой вопрос! — есть очень большая вероятность, что человек этот окажется евреем. А если в ответ на разъяснение, что вылет задерживается из-за того, что самолет не успели заправить топливом, человек этот скажет: «Разве нельзя использовать для заправки два шланга вместо одного, чтобы вылететь вовремя?» — степень вероятности того, что корни у этого незнакомца еврейские, многократно возрастает.

Несмотря на бытовую приземленность приведенного эпизода, я бы осмелился утверждать, что корни эти уходят в самую глубину нашей истории — во времена пророка Моисея. Вспомните, сам Всевышний все время говорит о «жестоковыйности» еврейского народа, о том, что он по любому поводу готов вступить в пререкания: народ спорит и пререкается с Моисеем, Моисей спорит и пререкается с Б-гом и даже подает ему «заявление об отставке», которое, в конечном счете, забирает обратно, — но только после переговоров, после того, как Господь принимает его главные условия.

Здесь стоит остановиться на одном обстоятельстве, наложившем отпечаток на наш национальный характер, наше восприятие мира и, следовательно, — культуру. Чрезвычайно показательно то, что в иврите нет слова религия, присутствующее, скажем, в английском, французском, испанском и многих других языках. Наше слово дат, которым принято обозначать это понятие в словарях, гораздо шире, объемнее и, главное, носит, если можно так выразиться, более земной характер.

Когда в Мегилат Эстер сказано «штия ка-дат», то это не значит «drinking accordig to Religion» или «drinking religiosly», — просто пьют, как привыкли — «ка-дат». Когда в той же книге мы читаем: «ахат дато леха-мит» («один закон для него — смерть»), то это не значит, что его религия предписывает его умертвить, и не значит, что он должен быть умерщвлен по причинам религиозного порядка, нет: это просто вынесенный ему за его проступок приговор.

Многие — и сами евреи в том числе — склонны думать, что иудаизм подобен христианству или исламу. Но хотя иудаизм и является первоосновой этих религий, он не подобен ни христианству, ни исламу. Иудаизм — это цивилизация, а религия — одно из важнейших слагающих этой цивилизации. Но отнюдь не единственное. Когда меня спрашивают, может ли существовать «светский» иудаизм, я обычно отвечаю: «Что значит — может ли существовать? Он существовал на протяжении тысячелетий — от библейской «Песни Песней» до «золотого века» средневековой еврейской поэзии в Испании и Провансе.

Возможно, не всем известно, что в средние века некоторые наши раввины, пользовавшиеся уважением и заметным влиянием, писали на иврите любовные стихи, насыщенные весьма смелыми эротическим образами и аллюзиями. Повторяю, это происходило в средневековье, но никто не наложил на них «херем» — их не подвергли отлучению, не предали анафеме. Они оставались раввинами, исполняли возложенные на них обязанности, создавая при этом эротическую поэзию — более смелую, чем «Декамерон» Джованни Боккаччо.

Мне могут возразить, что в еврейской цивилизации были и существуют по сей день этакие «анклавы» слепого повиновения. К сожалению, это правда. Но по моему разумению, подобные «анклавы» — это отклонение от традиции, даже тогда, когда они претендуют на то, чтобы быть самой традицией.

Еврейская культура — это нечто гораздо более великое и обширное, чем жесткий круг верований и жизненного уклада, сложившихся некогда в среде восточноевропейского еврейства и известных под общим названием «идишкайт». Признавая все значение «идишкайт», я в то же время убежден, что это — всего лишь эпизод в истории нашей культуры. Она существовала задолго до того, как в шестнадцатом веке раввин Иосеф Каро опубликовал свой кодекс «Шулхан Арух», регламентирующий религиозную, семейную и гражданскую жизнь евреев. Существует и ныне — через несколько столетий после выхода этого основополагающего свода правил и понятий. Существует не только у нас в Израиле, но и в Америке, Германии, Венгрии, Йемене, Марокко, Ираке... И, разумеется, в России, где «возраст» ее исчисляется столетиями.

Общность и связь между всеми «локальными» еврейскими культурами, естественно, определяется не только теми чертами национального характера и восприятия мира, о которых я говорил выше, но — и это главное — тем, что любой еврей изначально причастен к сущностной еврейской основе и, хочет он сам того или нет, несет в себе еврейское «ядро». Я намеренно подчеркиваю слово еврейское, а не иудейское, потому что слово иври — еврей более древнее, чем иехуди — иудей. Сравнивая то, как называют евреев в разных странах, скажем, в Германии, Англии, Америке, я предпочитаю русский вариант, поскольку русское слово еврей значительно ближе к его ивритскому собрату иври. Если бы царю Давиду сказали: «Ата иехуди» (Ты — иудей), он ответил бы: «Да, я из колена Иехуды». Так он понял бы сказанное, а все остальное, включая и «идишкайт», было бы вне его понимания.

Я уже говорил о «гене анархизма», тесно сопряженном с другим «геном», которым наделила нас природа еще в те времена, когда само понятие еврейский народ еще не родилось на свет. Во всяком случае, уже праотец наш Авраам ведет спор со Всевышним по поводу судьбы заслужившего Божью кару города Сдома. «Может быть, есть в этом городе, — говорит Авраам, — пятьдесят праведников? Неужели ты погубишь и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников в нем?» А далее он пытается «сбить цену»: сорок пять праведников, сорок, тридцать, двадцать, десять... Словно торговец подержанными автомобилями, спорит он до хрипоты со Всевышним о «цене» уничтожения Сдома. И понимая, что победить в этом споре он не может, ибо никому не дано победить Его, Авраам произносит поразительную фразу: «Не может быть, чтобы Ты погубил праведного с нечестивым... Судия всей земли поступит ли неправосудно?» (Бытие, 18:25) И огонь небесный не испепелил праотца Авраама. Ничего плохого не случилось с ним...

Подобный поступок совершенно неприемлем в христианстве — невозможно даже представить себе, что кто-нибудь осмелится так разговаривать с Богом, кроме Иисуса. Но Иисус ведь — еврей. И когда он вопрошает: «Боже мой, Боже мой! Для чего ты меня оставил?» (Матфей, 27:46), то это, можно сказать, в порядке вещей — он ведь из наших, он вопрошает, он не соглашается. Да и сами эти слова «Для чего ты меня оставил?» — это стих из Книги Псалмов Давида: Иисус цитирует первоисточники...

Но вернемся к Аврааму. Каков смысл его слов: «Судия всей земли поступит ли неправосудно»? Говоря современным языком, он заявляет высшей власти, скажем, президенту, что тот не может быть выше конституции.

И это — одна из самых глубоких, самых принципиальных идей, которые питают культуру Израиля. Это — залог демократических устоев. Любой человек, любой простолюдин, любой пастух может, подобно пророку Амосу, вступать в спор даже со Всевышним. Это — наша традиция, идущая из самой глубины веков и не утраченная поныне: уже в двадцатом веке хасидские раввины, потрясенные Катастрофой, вызвали Бога на «Суд Торы».

Эта извечная тяга к справедливости мне видится одной из глубочайших основ нашей культуры — всюду и во все времена. Не случайно во всем мире евреи были в первых шеренгах борцов за справедливость, пусть даже их участие в этой борьбе оказывалось трагической ошибкой. В любом уголке Земли, на любой баррикаде евреи занимали боевые позиции, сражаясь за справедливость — так, как они понимали ее. Расскажу одну историю. Случилось это в 1949 году, когда шла война в Корее. Министром финансов в Израиле был тогда Леви Эшкол. Только что закончилась война за Независимость, и государственная казна была практически пуста. И вот в одно прекрасное утро является к Эшколу молодой социалист из «Ха-шомер ха-цаир» с просьбой выделить ему пять тысяч долларов, чтобы он мог отправиться в Корею и воевать там против американского империализма. Леви Эшкол предложил ему прийти завтра в десять утра. Едва за этим посетителем закрылась дверь, как к министру финансов явился другой молодой человек и тоже попросил выделить ему пять тысяч долларов — он считает себя обязанным отправиться в Корею, чтобы сражаться на стороне американцев за демократию и свободу. И ему назначил встречу Леви Эшкол на то же время. На следующее утро, когда оба парня пришли к нему, Эшкол обратился к ним: «Сделайте одолжение, сэкономьте казне десять тысяч: выясните отношения здесь, зачем вам отправляться для этого в Корею?»

При всей курьезности этой истории, она представляется мне чрезвычайно характерной.