ВАЛЕНТИН ГАФТ: «СТОПРОЦЕНТНОЙ УДАЧИ У МЕНЯ НЕ БЫВАЕТ»

Валентин Иосифович Гафт родился 2 сентября 1935 года в Москве.

В школьные годы он занимался в драматическом кружке, и после окончания школы поступил в Школу-студию МХАТ, где учился на курсе В.Топоркова вместе с будущими звездами кино и театра. Среди прочих, его однокашниками были Олег Табаков, Евгений Урбанский, Майя Менглет. С 1957 года актер работал в разных московских театрах,   а  с 1969 года - в труппе театра «Современник».

В кино Валентин Гафт дебютировал еще на третьем курсе, сыграв эпизодическую роль в фильме Михаила Ромма «Убийство на улице Данте», вышедшем на экраны страны в июне 1956 года. Активно снимать в кино Валентина Гафта стали со второй половины 1960-х годов. В 1979 году Валентин Гафт встретился на съемочной площадке с режиссером Эльдаром Рязановым, и в результате их творческого союза было создано множество великолепных ролей. У Рязанова Гафт сыграл полковника Покровского в драме «О бедном гусаре замолвите слово», Сидорина в сатирической комедии «Гараж», снимался также в его фильмах «Забытая мелодия для флейты» и «Небеса обетованные».

Эльдар Рязанов: «В Гафте чудовищно развито чувство самооценки. Он всегда недоволен собой, считает, что сыграл отвратительно... Самоедство просто сжигает его».

- Валентин Иосифович,  а  что не так? Вы же наверняка анализируете.

- Очень много ошибок совершается.

- Театр - понятно, но если кино - нельзя же пленку назад прокрутить.

- Нет, если это театр, я ничего не вижу, но чувствую.  А  если кино, пленка, то чаще всего остаюсь недоволен. У меня есть работы, где кусочками мне что-то нравится. С течением времени. Проходит время, мне нравится, что я был гораздо моложе. Ничего не понимал, но чувствовал больше. Были и физическая сила, и движение. Понимаете? Это совсем другое.

- С ходу можете назвать пять работ, которые вам удались на 100 процентов?

- Стопроцентной удачи не бывает. У меня не бывает.

- Мы-то, зрители, уверены в обратном. Наверное, потому, что вас любим.  А  вы почему так не любите себя?

- Нет, не могу сказать, что не уважаю то, что делаю. У меня работа очень интересная. Просто я достаточно требователен к себе и трезв.

- Нет ощущения, что молодежь вытесняет?

- Ничего подобного - у меня таких проблем нет. Слава Б-гу, ко мне в театре хорошо относятся. Играл в год несколько спектаклей - считаю, достаточно.  А  молодежь я люблю. Если талантливые, если хорошо играют и приносят успех театру - пусть вытесняют.

- Вы прожили на этом свете 70 лет. Что-то еще может удивить, восхитить?

- Практически все. В моей комнате очень много книг, значительную часть которых, к сожалению, я не прочитал. Удивляет до сих пор то, что ты читаешь, что видишь. Я уж не говорю об этом несчастном театре. И об этом несчастном кино, которое существует, кажется, миллиард лет. Вроде видишь, как похоже одно на другое и как много одинакового, и тем не менее...

- Что из последних открытий?

- Восхищают примеры. Меня, например, всегда поражают инвалиды, которые соревнуются на Олимпиаде. Когда видишь, как человек без рук плавает, маленький мальчик стоит на пьедестале, он поставил рекорд, - да я просто готов рыдать.

- Тяжелое зрелище, не для слабонервных.

- Да, тяжело. Тяжело, когда человек преодолевает несчастье. Такое, физическое. Если он находит способность жить да еще удивлять!..

- Как насчет ваших эпиграмм? Есть очень злые.

- Может быть. Хотя я считаю, что так говорить несправедливо. Это определенный жанр - если они не острые, то это не эпиграммы,  а  просто чепуха.

- Но вы, например, обиделись на известное двустишие Михаила Рощина: «У Гафта нет ума ни грамма. Весь ум ушел на эпиграммы»?

- Не-е-ет, ну что вы. Абсолютно. Нельзя буквально все понимать. Тем более, я знаю, как Рощин ко мне относится. Он меня очень, смею сказать, любит.  А  как эпиграмма - она хороша.

- В Интернете нашел такую: «Ирине Мирошниченко. В конском черепе у дамы раздалось змеи шипенье. Ну  а  «Кинопанорама» приняла это за пенье».

- Нет, это выбросьте. Это не эпиграмма,  а  вообще какая-то дребедень.

- Но это же ваше?

- (После паузы.) Не совсем.

-  А  Ефремову? «Олег, не век - полвека прожито, ты посмотри на рожу-то!»

- Ну, это не эпиграмма, это где-то за кулисами было сказано. Нужно знать, когда, в каком месте было сказано и почему.

- Кто ж теперь восстановит? Читают-то сейчас.

- Неужели вы думаете, что одна моя эпиграмма могла обидеть такого разностороннего, талантливого и мощного деятеля, как Олег Ефремов? Ну что вы, к этому нельзя так относиться. Такой большой человек и такая маленькая-маленькая эпиграмма, в какой-то момент сказанная.

- Козакову: «...всегда вдовца, всегда отца. Начала много в нем мужского, но нет мужского в нем конца».

- Ну, Козакову - да. Козакову целый триптих написан.

- Вы его так любите?

- Как не любить, когда люди знают друг друга 50 лет.

-  А  Михалковым за что досталось? «Россия! Чуешь этот страшный зуд? Три Михалковых по тебе ползут».

-  А  это не моя эпиграмма. Очень много книг сейчас издается. Открываешь - там половина не моего.  А  Михалковы - талантливые, уважаемые мной люди. Причем самые лучшие отношения у меня были с отцом. Михалков - первый человек, который, услышав мои маленькие стихи и эпиграммы, позвонил мне и сказал: «Давай я их напечатаю».  А  еще говорил, чтобы я читал их не как Маяковский (Гафт захлебывается от смеха),  а  как простой человек.

«МК», май 2005 г.: «Из Санкт-Петербурга, где проходят гастроли театра «Современник», пришла не очень приятная новость: из-за внезапной болезни Валентина Гафта отменен спектакль «Трудные люди». Как стало известно, артист захворал еще в Москве, перед самым отъездом на гастроли он попал в больницу с нервным расстройством...»

- Нет, там сильно все преувеличено. Ну, просто человек заболевает, приходит момент, когда с ним что-то случается. Чтобы плохо было до такой степени, что прекращаешь работать, играть на сцене, - нет, такого не было.

- Но это был нервный срыв?

- Да, вероятнее всего так.

- Ваша профессия виной тому?

- Нет. Многие обстоятельства. Что-то накапливается и прорывается. Нет, профессия ни при чем.

- Она ведь жестокая.

- Я не дошел до такой степени, чтобы падать на сцене в обмороки. Просто заболел. Бывают параллельные вещи, так совпало.

- И «умирать на сцене» вы не собираетесь?

- Нет, об этом не думаешь. Вот Андрюша Миронов, с которым я репетировал «Фигаро», когда-то бегал записывать монолог Фигаро в Бахрушинский музей. Меня это так удивляло.  А  умер он, не договорив этот монолог на сцене. Вот такие вещи тоже бывают. Умереть на сцене... Вообще жалко, когда хороший артист умирает. Где бы то ни было: в собственной кровати, в больнице или на сцене.

- Валентин Иосифович, да я не в буквальном смысле.

- Ну, и в прямом смысле тоже. Примеров очень много. Умерли на сцене Добронравов, Хмелев...

-  А  может, сцена того и не стоит?

- Я вам должен сказать, что когда человек работает и не думает о том, сколько он отдает, когда его заносит, когда он весь отдан работе и ничего не может сделать с собой... Потому что не спишь ночами, думаешь, пробуешь, тратишь на это силы, пытаешься чего-то достичь... Ну, изнашивается организм, понимаете. И что-то замыкается. Я думаю, от этого умер Смоктуновский, который достигал такой степени перевоплощения, мыслей, до которых доходил. Женя Леонов... Просто так не достается. Артист - человек, который работает собой, он - инструмент, на котором играют...

- Ну и ради чего все?

- Так нельзя. Человек не может остановиться. Это азарт. Как можно больше выразить собой. Как можно больше иметь. Как можно больше сообразить. И человек все время думает, человек все время наполняется, человек все время переполняется.  А  материальчик-то, который связан с сердцем... Я снимался в «Ночных забавах» с Женей Евстигнеевым, хотел посмотреть его сцену с Алферовой, он говорит: «Не ходи, эту сцену надо играть сердцем,  а  оно у меня сейчас что-то пошаливает».  А  вы говорите «зачем»...