«Еврейский Обозреватель»
КУЛЬТУРА
6/121
Март 2006
5766 Адар

СТРАСТЬ   И  ЛЮБОВЬ АРОНА БУХА

На главную страницу Распечатать

Страстью  и  любовью Арона Буха была живопись. Живопись Буха! Она узнается издалека. Он сотворил стиль поразительной чистоты  и  отзывчивости. Многие годы художник работал в рамках, казалось бы, привычных жанров: натюрморт, пейзаж, портрет.  И  всегда узнаваем, хотя годы изменили манеру  и  колорит. Это живопись терпкая, «набросанная»  и  втертая с каким-то безоглядным дикарским чувством. Поразительно спонтанная  и  безошибочная.

Бух за мольбертом — это была борьба на ринге! Он, слабый, с травмированной ногой (как-то он сломал ногу  и  целый день проработал, не замечая, пока не упал от боли), то  и  дело вскакивал, чтобы чуть отдалиться, оценить  и  положить должный мазок в нужное место  и  хмуро кивнуть самому себе. Надо было побывать в его мастерской, чтобы увидеть этот театр одного художника, его «схватку» с холстом, в которой надо непременно победить. Уже давно картины из его мастерской «выметали» уверенные в успехе галерейщики. А он плевал на рынок  и  знать его не хотел. Он помнил только о своих непрерывно рождающихся, новых  и  непреодолимых целях.  И  он, чуждый всякой корысти  и  приспособлениям, он, не знавший выгод, — безошибочно ценим этим рынком! Да что ценим — любим.  И  все оттого, что в нем — безошибочное чувство стиля, мера свободы  и  мера самоограничения  и  — безошибочный вкус.

Арон Бух никогда не менял имя,  и  то, что родился в 1923 году в Бердичеве, никогда не скрывал. Он никогда не врал. Словами ли, поступками, картинами — все равно, все одно — его жизнь. Где главное то, что он рисует, все остальное — пунктир между картинами. Он рисовал всегда  и  везде. Начал, когда ему было годика полтора — тогда первый раз, как он помнил, взял в руку карандаш. В три, как рассказывала ему потом тетка, его уже нельзя было оторвать от этого занятия. Тогда же, в 1926-м, семья перебралась в Москву. В Бердичеве у них был мануфактурный магазин, в столицу приехали почти нищими.

— Дедушка торговал каким-то мелким товаром  и  в конце дня возвращался домой с пустой тележкой. Мы — внуки, а нас было очень много, в нее садились,  и  он нас катал — это было такое счастливое состояние. — Бух рассказывал о себе, только когда показывал свои рисунки или картины: вспоминал то, что с ними было связано, объяснял, откуда они появились.

Семья поселилась на 2-й Брестской улице, в глубоком подвале, — окна упирались в тротуар. Однажды в них постучал человек очень жалкого вида, в руках — большая зеленая корзина. Попросил: «Не будет ли горелой корочки?» Мать его прогнала  и  выговорила сыну: «Вот смотри, это твое будущее, вот что тебя ждет!» У нищего из корзины торчали кисти, он был художник. Арон Бух учился тогда в пятом классе, в шестом остался на второй год. Бросил школу  и  пошел спрашивать: где учат на художника? Прямо на улице хватал людей за рукав, пока кто-то не показал дорогу. Так он попал в Дом художественного воспитания детей Советского района.

Из тетради Буха: «Я не знаю другого способа побывать в детстве, как только бесцельно бродить по улицам».

В 41-м году он оказался в эвакуации в городе Энгельсе Саратовской области. Просился добровольцем на фронт — не взяли. Определили на оборонный завод — делать приборы для ночного видения, которые устанавливали на самолеты. С радиоактивным веществом работали голыми руками, безо всякой защиты. За вредность рабочим выдавали молоко — невиданная щедрость в голодные военные годы. Но все равно не миновал ни цинги, ни унижений — за национальность.

После победы вернулся в Москву. В 1944–1945 гг. учился в студии изобразительного искусства ВЦСПС под руководством К.Ф.Юона. В 1947 г. окончил с отличием Московское академическое художественное училище памяти 1905 года. В 1957 г. был принят в Союз художников СССР.

Сегодня произведения художника находятся в Государственной Третьяковской галерее в Москве, Архангельском областном музее изобразительных искусств, Пензенской областной картинной галерее, Музее Победы на Поклонной горе в Москве, а также в музеях  и  частных коллекциях более чем в 20 странах Европы, Азии  и  Америки.

У Буха нет учеников. Бух был слишком импульсивен для того, чтобы объяснять. Хотите понаблюдать, пожалуйста.

— Я как будто живу один день, нет у меня вчера, нет завтра. Как поется в песне, жизнь — это миг между прошлым  и  будущим. Нет ничего — ни хорошего, ни плохого, есть только белый свет.

На своих выставках Бух бывал недолго  и  обычно молчал. Придет, немного посидит, потом начинает обходить свои картины, да так, будто видит первый раз: придирчиво кряхтя, покусывая ус.

— Настоящая живопись оживает на расстоянии. — говорил он. — Надо уметь из красок извлекать звучание цвета в пространстве. Главное — вырваться из плена правильности. Во имя своей личной правды.  И  тогда ты обретешь. Сейчас я срываю плоды накопленного. Я уже настолько напоен натурой, что делаю просто сочетание красок. Важнее даже не цвет, а сочетание красок. Я отпускаю руку, как птицу в полет,  и  она сама парит по холсту вне зависимости от меня.  И  цвет оживает. А это я писал с натуры на Пахре, потом довел по впечатлениям, чувствуя, какой холст. Ведь нужно холст писать, а не натуру. Потом — дать ход  и  вовлечь тем зрителя в соавторы, чтобы он был свободен домыслить по-своему.

Из тетради Буха: «В живописи должен быть запах воздуха. Солнца должно быть больше, чем предмета, так же, как восторга больше, чем красок. Главное в живописи не то, что сделано на холсте, а то чувство, которое эта живопись вызывает. Свет к нам идет не только от звезд, но  и  от всего видимого мира, который мы изображаем. Писать не предметы, а сияние, которое от них исходит. Любой пейзаж — это, прежде всего, небо. Живопись — гимн солнцу».

Еще он говорил, что недоволен собой. Всегда. Но иногда останавливался, чувствуя, что некоторые вещи уже трогать нельзя. Но обычно наносил на один холст слоев по десять. Постоит, разонравится — записывает другим сюжетом. Некоторые полотна даже тяжело поднять — вес почти как у листов стали.

— Я завоевал право не говорить слов, — считал Арон Бух. — Живопись, если ее полюбить, ответит на все. Живопись — музыка тишины. Самое высочайшее состояние — тишина,  и  в ней гармония живописи. Мазня — мой высший принцип. Настоящий живописец занимается только мазней, а кто делает свои картины — тот уже ремесленник, имитатор, занимается рукодельем. Раз ты есть, то будь живой. Ведь 90 процентов людей — неживые. Если у человека открыты глаза, то это еще не значит, что он не спит. Вот Пушкин стал живой. Выплесни все свои возможности, чтобы всегда быть живым.

21 февраля, на 83-м году жизни, великий Мастер скончался.

По материалам Интернета
Вверх страницы

«Еврейский Обозреватель» - obozrevatel@jewukr.org
© 2001-2006 Еврейская Конфедерация Украины - www.jewukr.org