ДВОЙНОЙ ПОТРЕТ

Ш.САДЭ

Начало в № 4(143)

У Чарли Чаплина были все основания называть себя человеком, которого «и любили, и ненавидели», «поносили и превозносили», «легендой киномира и мишенью для злобных нападок». Такие крайности всегда сопровождают сколько-нибудь замечательного человека, тем более, настолько заметного и выдающегося.

С одной стороны — заслуженные восхищение и уважение зрителей, друзей интеллектуальной элиты всего мира, политических, общественных и религиозных деятелей, с другой, — не менее обоснованные зависть и ненависть черни, принадлежащей к разным слоям американского общества.

Ему предъявляли всевозможные нелепые обвинения в аморальных поступках. Определенные издания раздували вокруг его имени скандальные слухи, а их сотрудники пытались превратить пресс-конференции в показательные обвинительные процессы. У кинотеатров на фоне очередей в кассу, длиной в квартал, маршировали пикетчики, размахивающие лозунгами «Вон чужака!», «Чаплин загостился у нас», «Чаплин — неблагодарный!».

Но неблагодарными в этой ситуации были те, кто поощрял, вдохновлял, или смотрел сквозь пальцы на подобные демарши. Было позабыто или утратило ценность все, что он сделал для страны. И то, что его мастерство способствовало превращению кинопроизводства в киноискусство (поначалу прокатчики были обыкновенными торговцами, ценившими фильмы как товар: по такой-то цене за метр), а Америки — в кинодержаву, задающую тон на мировом экране. Благодаря его английскому опыту театрального актера и впитанному американскому опыту импровизации на съемочной площадке, высококлассные комедии, любимые публикой, появлялись одна за другой, и компании с которыми он сотрудничал, обретали популярность (по нынешней терминологии — выходили в «рейтинговые»).

И что для многих киноактеров участие в его фильмах стало трамплином для головокружительной карьеры (даже четырехлетний Джекки Куган, появившийся на экране в комедии «Малыш», заработал в кино четыре миллиона долларов).

И то, что его имя на афише было гарантией и большого числа посетителей зрелищных «площадок», и больших прибылей владельцев зрительных залов.

И то, что в казну государства поступали значительные суммы налогов с прибылей от проката фильмов Чаплина в других странах.

Все это для «официальных кругов» Америки конца 40-х — начала 50-х стало несущественным. За Чаплином числился большой список «провинностей». Ему «припомнили» отказ от сотрудничества с экс-президентом Гувером в «коммерческом проекте» поставки продуктов питания «голодающей Европе». Гувер рассчитывал использовать популярность Чаплина, его влияние «как человека широко известного в стране» для создания общественного мнения, благоприятствующего этому предприятию. Но Чаплин понимал, что это, по существу, снабжение продовольствием войск вермахта. «Голодающей Европе, оккупированной нацистами», — расставил акценты Чаплин, мотивируя свое решение.

Выступления Чаплина в 1942 году на митингах в поддержку открытия второго фронта теперь расценивались как «пособничество коммунистам».

С ним сводили счеты за «Великого диктатора» — ведь для Америки 1950-х — «холодная война», «охота на ведьм» — Гитлер снова превратился в символ борьбы с большевизмом и коммунизмом.

Обвинение Чаплина в приверженности коммунистическим идеям, во всяком случае, в том виде, в каком они были воплощены на «шестой части земли, с названьем кратким» СССР, было абсолютно абсурдным. Илья Эренбург, в доказательство того, что Парижский конгресс сторонников мира 1949 года вовсе не был коммунистическим, а назрел для утоления тревог многих миллионов людей в мире, опасавшихся «что русские танки двинутся к атлантическому побережью» или «что Америка начнет превентивную войну», упоминает среди участников, «очень далеких от коммунистической идеологии», бельгийскую королеву Елизавету, Генриха Манна, Матисса, Шагала и Чарли Чаплина.

Эйзенштейна, который приехал в США по приглашению студии «Парамаунт», Чаплин принимал на своем теннисном корте. Сюжеты некоторых комедий обдумывал во время прогулок на собственной яхте. Чаплин любил и ценил роскошь, знал цену деньгам и, разумеется, не мог находить ничего привлекательного в идее всеобщего «равенства в бедности»: «Именно богатство и слава заставили меня увидеть мир в истинном свете, помогли мне понять, что достоинство и ум человека определяются вовсе не его аристократическим произношением, что интеллигентность человека не обязательно является плодом образования или знакомства с античной литературой».

Кроме всего прочего, Чарльз Чаплин был в полном смысле слова «гражданином мира» и свободным человеком. Его даже мысленно невозможно представить за «железным занавесом», отделившим «оплот коммунизма» от внешнего мира, — в государстве, где понятие «гражданин мира» интерпретировалось как состав преступления: «безродный космополит»,— и преследовалось по закону.

Впрочем, космополитизм Чаплина, вернее его британское подданство, послужил формальным основанием для всевозможных проволочек с обратной визой на въезд в США, когда он с семейством собрался отправиться в Европу на премьеры фильма «Огни рампы». Многие американцы, работавшие в Англии, тоже не торопились сменить подданство (например, представитель фирмы «Метро-Голдвин-Мейер» проработал в Англии больше тридцати пяти лет, не став британским подданным), но англичан это нисколько не волновало. И хотя виза, в конце концов, была получена, въезд Чарли Чаплину в Америку был закрыт, «пока он не даст комиссии департамента иммиграции объяснения по ряду политических обвинений и обвинений в моральной распущенности».

Но этот ультиматум был направлен уже вослед семейству, радиограммой на борт корабля, увозившего Чаплина, Уну и детей через Атлантику из страны, где талантливый, независимый человек, искренне любящий эту страну, вдруг сделался «нежеланным гостем». «Самым страшным моим грехом, видимо, было и остается то, что я никогда не следую господствующему мнению, а полагаюсь на собственные суждения»

Кинокарьера Чарли Чаплина могла по этой же причине закончиться на втором фильме в 1915 году. Прима студии «Кистоун», обласканная руководителем Маком Сеннетом, едва не стала причиной увольнения Чаплина: «Слушайте, говорят, с Вами трудно работать». Первая попытка увольнения не удалась. Чаплин остался на киностудии, поскольку в это время поступил заказ на большое количество его комедий. Сеннет не был подобен Амалеку — безумцу, готовому любой ценой, даже в ущерб себе, восторжествовать над «предполагаемым врагом», и от увольнения перспективного сотрудника воздержался. И вот, почти через 40 лет, Чаплина все-таки выставили, и не с киностудии, а из страны. Но к этому времени у него уже был капитал, в прямом и переносном смысле: средства, достаточные для достойного существования на любом континенте, и мировая известность. «Мои нервы натянулись до предела. Мне было безразлично, вернусь ли я в эту «злосчастную страну», или нет. Я с удовольствием ответил бы им, что буду только рад не дышать больше этим воздухом, отравленным ненавистью, что я уже сыт по горло оскорблениями и ханжеством и что вообще все это мне осточертело».

Чаплин с семейством поселился в Швейцарии, в городе Веве, в просторном доме с фруктовым садом, большой лужайкой и видом на горы и озеро. Работал в свое удовольствие, наслаждаясь жизнью и отсутствием необходимости вести бесконечную борьбу и опровергать бесконечные бессмысленные и нелепые обвинения в свой адрес. Рисовал, писал книги, сочинял музыку, принимал у себя друзей, путешествовал, снимал комедии. И покинул сей мир в весьма почтенном возрасте 88 лет.