«РУССКОЕ КОЛЕНО ИЗРАИЛЕВО» ААРОНА ШТЕЙНБЕРГА

НЕЛЛИ ПОРТНОВА

История самоидентификации русского еврейства динамична и противоречива.

Национальное и индивидуальное причудливо сочеталось в деятельности еврейских интеллектуалов в России. Позднее русские евреи, оказавшиеся в эмиграции, должны были подвергнуть радикальному пересмотру свои взгляды — как на будущее народа, так и на свое место в нем.

Первая столица эмиграции — Берлин — была до середины 20-х годов пространством культурного смешения и интеграции. Приехавший сюда в 1922 году Х.-Н.Бялик не заметил никаких барьеров между различными группами эмигрантов и посещал клубы самых разных направлений. Позднее, под влиянием растущего в белоэмигрантской среде антисемитизма и вследствие экономического кризиса усилилась тенденция обособления русско-еврейской интеллигенции: кружки, союзы и фонды способствовали созданию атмосферы национально-культурного возрождения. Вместе с тем евреи-эмигранты оказались под воздействием многочисленных идеологических течений. Идеолог евразийства Яков Бромберг называл себя «истинным иудеем» и упрекал евреев-эмигрантов в «отрыве от общей (т.е. российской) почвы».

Одним из редакторов «Современных записок» и христианского журнала «Новый Град» был эсер Илья Фондаминский, считавший себя носителем культуры русской эмиграции и принявший крещение незадолго перед смертью в концлагере. На смену идентификации влияли и ослабление связей с родиной, воспоминания о которой сохранялись в виде того «еврейско-русского воздуха», о котором писал Довид Кнут, и умножение новых культурных притяжений, по сравнению с которыми еврейский мир казался узким и маргинальным.

Эссеист и литературный критик Эммануэль Райс, живший в Париже, размышлял на эту тему: «Лично я не чувствую себя патриотом никакой национальности, даже своей собственной — еврейской, но ближе всех прочих мне, пожалуй, Россия. Если случится где-нибудь долго пребывать вдалеке от русских людей, книг, языка — мне их недостает, и это чувство, возрастая, может стать очень мучительным (евреи, слава Б-гу, имеются всюду — вопрос только в том — какие).

Кроме того, с русскими (даже с плохими) мне легче, чем с иностранцами (даже с хорошими). Рискну даже сказать, что французский еврей для меня более чужой, чем русский гой...»

Чем значительней была личность интеллектуала, тем более свободным он чувствовал себя от национальной или идеологической общности. Выбирать что-то одно, как в России прошлого века, свободной личности ХХ столетия было не нужно. Значительно позднее, Иосиф Бродский нашел формулу сочетания идентичностей по крови, культуре и государству: «Я — еврей, русский поэт и американский гражданин». Такова была характерная позиция еврея-эмигранта, осевшего на Западе.

Аарон Штейнберг (1891–1975) был в этом отношении нетипичен. Он считал, что каждому человеку,   а  еврею в особенности, должна быть свойственна не многогранность,  а  цельность этнической, культурной и религиозной идентичности. И был убежден, что сам достиг этого единства.

Штейнберг принадлежал к тому авангарду северо-западного еврейства России, которое к концу XIX века осознавало себя наследником как традиционной еврейской, так и европейской культур. Он родился в Двинске, в семье, из которой вышли раввины, философы, адвокаты, писатели и политики. О своем дедушке со стороны матери Соломоне Эльяшеве, ковенском раввине, Штейнберг писал: он «несомненно, был прирожденный эстет», ибо «зачитывался «Войной и миром» Толстого (в немецком переводе, конечно)». Дядя, идишский критик Исидор Эльяшев (1873–1924) переводил Толстого, Тургенева и Герцля,  а  главной задачей еврейского интеллигента считал развитие идишской литературы. Такой же широтой интересов отличался двоюродный брат Аарона — переводчик, критик и впоследствии израильский дипломат Шмуэль Эльяшев (1899–1955), которого тот описал в очерке «Мой брат Самуил»: «Полтава, как и вся украинская оправа, очаровала Самуила. Его первый университет был в Харькове. Прославленный сахарный украинский юмор и особая, сочетающаяся с ним чувствительность задевали в сердце Самуила созвучные струны. Еще 30 лет спустя, прогуливаясь под звездным небом на морском берегу в Тель-Авиве, он скандировал шелестящим южнорусским шепотом: «тиха украинская ночь...».

Старший брат Аарона Исаак Штейнберг (1888–1957) не отказывался от соблюдения традиции во всех своих ипостасях: русского революционера, лидера левых эсеров, наркома юстиции первого советского правительства (его называли «нарком в талесе»), писателя и журналиста, деятеля международного еврейского движения. На заседание комитета Венского Интернационала Исаак однажды принес с собой еду и отказался участвовать в общей трапезе. «Еврейская идея требовала гармонического взаимодействия между политикой и моралью. Это не разные вещи. Они должны быть едины, как это трактуется иудаизмом», — писал Исаак Штейнберг.

Способность быть широко открытым и в то же время цельным в самых невозможных обстоятельствах была свойственна лучшим представителям рода Эльяшевых.

В годы учебы в Гейдельбергском университете (1909–1917) Аарон продолжал заниматься Талмудом с известным раввином З.Рабинковым. Но это не касалось мировоззрения. Для философа-неокантианца законы свободного разума приоритетнее любой идентичности, не только религиозной, но и национальной, и социальной. В дневнике 1916 года появилась запись: «Как странно! Я — еврей!»

Так было до возвращения в послереволюционную Россию (1918), где  А .Штейнберг оказался вовлеченным в бурное культурное строительство. Он сразу стал своим в двух национально-культурных сообществах: Блок, Белый и другие деятели Серебряного века, с одной стороны; Семен Дубнов и еврейская интеллигенция — с другой. « А .З. я знал еще в Петербурге, — вспоминал впоследствии Дубнов, — как одного из лучших преподавателей Еврейского университета времен военного коммунизма... меня поражало разнообразие его духовного мира: строгая еврейская религиозность, любовь к русской литературе и даже к модным тогда декадентскому и символистскому течениям и, наконец, крепкая германская подкладка мышления».

Многие из его коллег по Вольной Философской Ассоциации признавались в «особом» отношении к евреям. В поздних воспоминаниях Штейнберг описал разговор с Блоком: «Неужели вы придерживаетесь иудейства как религии? —  А  почему бы и нет? — ответил я. — Знаете, Аарон Захарович, я должен вам признаться, что я сам был некоторое время близок к юдофобству, особенно во время процесса Бейлиса». Как тут не разорваться между самоуважением и дружбой с гениями русской литературы? Штейнберг был терпелив, дорожа интеллектуальным сообществом в обстановке массового растления личности, веря, что итогом грядущей духовной революции будет слияние мировых культур в единую семью, в которой еврейская культура и религия займут особо важное место.

В берлинской эмиграции (1922–1934) Штейнберг начал острее ощущать вторую свою русско-еврейскую принадлежность. «Я почувствовал, — писал С.Дубнов, — что именно этот молодой человек призван быть посредником между нашей восточноеврейской и западной интеллигенцией». Тем не менее, он сохранял универсальный взгляд на вещи. Именно этим объясняется то достоинство, которым отличался его «Ответ Льву Карсавину» (1928 г., по поводу статьи последнего «Россия и евреи»). Евразиец и христианский философ Карсавин предлагал остановить «разложение» утратившего связь со своим народом еврейства путем обращения его в христианство. Эта давняя российская идея побудила Штейнберга взяться за перо. Во-первых, писал он, в понятиях «разложение» и «возрождение» происходит развитие любой культуры, и «еврейская ассимиляция так же стара, как и национальное органическое бытие еврейства». Во-вторых, русское еврейство органически чувствует себя в нескольких общностях: «У русских евреев есть задача по отношению к всемирному еврейству и есть задачи по отношению к России... служа России, мы сумеем служить тем самым и нашему еврейскому призванию».

С 1934 года  А .Штейнберг живет в Лондоне — пятом культурном пространстве своей жизни (детство и отрочество в России, юность в Германии, профессиональный дебют в Петрограде и первая эмиграция в Берлине). Переводчик и философ Я.Кляйн писал ему: «Вы «отшлифовались» ли как-нибудь в англосаксонской среде? Думаю, что англосаксонская наиболее далекая и чуждая нам, дважды чуждая: как евреям и как русским евреям. Их мореплавательское мессианство на всех путях расходилось с нашим континентальным странствованием по миру». Штейнберг, однако, не только «отшлифовался», он расширил свою деятельность (во Всемирном еврейском конгрессе стал директором Департамента культуры и постоянным представителем его в ЮНЕСКО). Ему нравилось в Англии всё: природа и климат, политика Черчилля, определившая, как он считал, исход войны, «мореплавательское мессианство» британцев, раскинувшихся по всем континентам, как евреи.

Как ни естественно чувствовал себя Штейнберг в Лондоне, он не стал ни английским евреем, ни космополитом; теперь он пришел к окончательному формулированию своей национально-культурной идентичности: «Элемент субстанциональный — еврейское религиозное сознание в оболочке русской стихии, европейской атмосферы, на фоне всемирности и в потоке всечеловеческого движения. Это — ядро».

Итак, философ Штейнберг пришел к такой модели идентичности, в которой свободным выбором (самоидентификацией) было национальное сознание как личностное и наоборот, личностное как национальное. В этом контексте следует понимать доклад, с которым он собирался выступить на заседании все того же Союза русских евреев (теперь уже квартировавшего в Нью-Йорке):

Многоуважаемое собрание! Признателен Союзу русских евреев за возможность обновить связи — с 1923 г. — блаженной памяти Якова Львовича Тейтеля (глава «Союза русских евреев») — еще его старые соратники здесь, иных уже нет,  а  те далече — но самый замысел объединения жив... еврейство — многоголосый хор; точнее, — симфоническое единство. Колен Израиля не менее, и больше. У каждого свой тембр. Есть такой особый тембр у русского, российского еврейства. Не надо обладать особо изощренным слухом, чтоб его распознать. В сложнейшей партитуре еврейской истории на его долю, на долю этого инструмента Провидения, не раз выпадала ведущая роль в гармонизации многих тем, и как чисто звучал он в блестящих solo! В отношении прошлого — это исторический факт; в отношении будущего — это дело веры. Позвольте мне лишь сказать: я верю, что и в будущем ему — русскому еврейству — еще отведена особая историческая роль, особая историческая задача.

В 1961 году руководители «Союза русских евреев в Нью-Йорке» собирали второй том «Книги о русском еврействе» и попросили Штейнберга участвовать в нем. Последний в письме  А .Гольденвейзеру изложил идеи своей статьи: «В своем рассеянии русское еврейство сохранило типические черты, выработанные ходом специфической истории этой ветви нашего народа. Благодаря этому представители русского еврейства играли роль бродила и цементирующего начала в мировом еврействе, в его умственных и общественных движениях, в размерах, значительно превышающих их численный состав. Куда ни кинешь взгляд, русские евреи на передовых позициях...».

Проверявший и доказывающий свою идею во всех видах научного, литературного, общественного и жизненного опыта, Штейнберг был уверен, что свобода индивидуума в выборе своей идентичности не означает освобождения от национально-культурной общности. «Чтобы не выродиться, надо сознательно и неуклонно оберегать свою родовитость», — записал он 26 мая 1969 года в своем дневнике.