Об уходе Генриха Гейне от традиций еврейского народа, о противоречиях с религиозной родней, о принятии им лютеранства написаны тома исследований. О его возвращении, или тшуве — намеренное гробовое молчание, хотя Гейне посчитал необходимым объясниться безоговорочно — не в салонной беседе, а единственно возможным способом — на страницах своих книг. Он из своего далека остерегает, упреждает, докрикивается. Нам бы только услышать!
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В последней поэтической книге «Романсеро» (1851), в разделе «Еврейские мелодии» Генрих Гейне воспел «золотое созвездие» еврейской поэзии — Иегуду Галеви, Соломона ибн Габироля и Моше ибн Эзру. Великий еврейский поэт Иегуда Галеви потряс Гейне: спустя 600 лет, их разделявших, вобравших крестовые походы, изгнание евреев из Испании, христианские антисемитские бесчинства в Европе, он разглядел в великом собрате — еврея и современника. Поэзия Иегуды Галеви стала для Гейне уроком наглядным или упреком — национально-еврейские религиозные мотивы чередуются с чисто человеческими. Чарующая красота еврейской женщины, воспетая Иегудой Галеви, любовь к ней, даже отвергнутая, стала для Генриха Гейне откровением. В его лаконичной и искренней оценке Иегуды Галеви, брата по крови и Поэзии: «Его поцеловал Б-г», слышится белая зависть. Не от этой ли встречи, словно Свыше запрограммированной, с поэзией Галеви началось возвращение, или тшува, Генриха Гейне?
Заточенный в своей парижской «матрацной могиле», он посчитал необходимым вышептать или выбормотать, продиктовать или выкричать: «Я сожалею, что юношеское мое легкомыслие натворило столько бедствия... Стихотворения, хотя бы отдаленно заключавшие в себе колкости против господа Б-га, я с боязливым рвением предал огню... Лучше пусть горят стихи, чем стихотворец».
«Да, я пошел на мировую с Создателем, как и с созданием, к величайшей досаде моих просвещенных друзей, которые упрекали меня в этом отступничестве, в возвращении назад, к старым суевериям, как им будет угодно окрестить мое возвращение к Б-гу». Или: «Да, я возвратился к Б-гу, подобно блудному сыну, после того как долгое время пас свиней у гегельянцев».
«Моше-рабейну, Моисей — великий художник, ... который взял убогий росток и создал из него ... великий, вечный, святой народ, способный служить прототипом всему человечеству».
Верю, что эти обжигающие, искренние строки, выдохнутые из истерзанного еврейского сердца Поэта, «засчитаны» ему как тшува, или возвращение.
КАДИШ НЕ СКАЖУТ НАДО МНОЙ
Генрих Гейне умер 17 февраля 1856 года, без пятнадцати четыре утра, в своей парижской квартире — по авеню Матиньон, 3. Ему не было и шестидесяти. «В матрацной могиле» — задолго до смерти обозначил свою предпоследнюю обитель. Читаю о предсмертной воле Поэта: похоронить без религиозных обрядов, на могиле не произносить речей.
Желание — неслыханное для верующего, для лютеранина. Нашел единственное толкование, неоспоримое: Гейне в душе, в ее тайных хранилищах, всегда оставался евреем, и если не осуществимо быть похороненным по ритуалам родного народа, пусть без религиозных обрядов — без христианских. И воля была исполнена.
20 февраля понурая траурная процессия, человек сто мужчин и женщин, медленно двигалась к Монмартрскому кладбищу. За заколоченным гробом шли близкие и друзья Поэта: жена Матильда Гейне (Мира), Камилла Сельден — его последняя возлюбленная, писатель Теофиль Готье, знаменитый Александр Дюма, немецкие и французские литераторы, несколько политических эмигрантов. Среди провожающих не было ни Амалии, ни любимой сестры Шарлотты, ни родных братьев — Густава и Максимилиана.
Неужели им забыли сообщить?
С неистощимой самоиронией Гейне предсказывал: «Монмартр будет моей квартирой с видом на вечность». Его похоронили на высоком холме, откуда открывается вид на Париж. Из Дюссельдорфского музея привез я редкую фотографию — надгробие Поэта на Монмартрском кладбище: на вознесенном постаменте скульптурный портрет Генриха Гейне из белого мрамора — гордая красивая голова, непривычно ухоженные кудри, коротко стриженная борода, долгий взгляд опущенных долу глаз — не на Париж, а на черный мрамор подножия, словно мрачные мысли не отпускают и в том мире. Надгробие установлено в 1901 году по проекту Альфреда Керра.
В течение полтораста лет после смерти Поэта почитатели в различных точках планеты устанавливают его скульптурные портреты. На одной из площадей Нью-Йорка — «Фонтан Лорелея» с барельефом Поэта изящной чеканки. В Дюссельдорфе, на зеленой ухоженной лужайке, рядом с «Генрих Гейне институтом» мы с другом отыскали «Гейне-монумент», установленный в 1981 году к 125-летию со дня смерти, по проекту художника Берта Геррешайма; произведение сюрреалистического толка. На бетонном основании — трехметровая запрокинутая бронзовая голова Поэта, голый череп, несимметрично огромный, выпукло изогнутый нос, провалившиеся глубокие глазницы с закрытыми глазами, длинные волосы бороды окутывают нижнюю часть лица и опускаются на фундамент. От левой части черепа напрочь отсечено ухо, отброшенное, словно взрывом, на несколько метров от основания, по замыслу — неотъемлемая часть монумента. Как и крохотный барабан и две палочки. Поползновение современников осмыслить раздираемый противоречиями образ Поэта.
Истории памятников Гейне, словно слепок с его горестной судьбы, могут стать отдельной трагической повестью. В Гамбурге молодой Гейне познал и радость первого глубокого чувства, и отчаяние отвергнутой любви, и громкую славу Поэта, а во время страшного пожара погибли его рукописи, доверенные матери.
Статуя больного Поэта работы датского скульптора Гассельриса украшала широкую площадку перед замком Ахиллейна на острове Корфу в Средиземном море, пока владелицей замка была австрийская императрица Елизавета, почитавшая творчество Генриха Гейне. По нагрянувшей бедности Елизаветы поместье купил Вильгельм II, не пожелавший, чтобы перед его глазами маячил этот «еврей-насмешник», но задарма его не отдал.
Памятник купил Юлиус Кампе, издатель Гейне, и подарил его Гамбургу. После долгих проволочек городских властей, отказавшихся увековечивать великого земляка, памятник Гейне был установлен в одном из рабочих районов — лучшего места для антисемитски настроенного окружения было не подыскать. Гейне, и в металлической отливке, многократно оскорбляли, оскверняли непристойными надписями. Подумал не без горести: откликался ли на бесчинства своих товарищей вождь немецкого пролетариата Эрнст Тельман? И однажды ночью тайком статую переволокли и установили в парке старинного района Альтона. Но и там к ней добирались «любители» поэзии Генриха Гейне.
В 1926 году скульптор Хуго Ледерер создал новый памятник — несколько лет он возвышался поблизости от местожительства семейства Гейне, но в 1933 году с приходом нацистов был осквернен и разрушен. Именно вокруг него всю ночь полыхали огромные костры — в них немецкая молодежь, пританцовывая, остервенело швыряла книги великого Поэта. Словно его самого сжигали заживо. В Дюссельдорфе мне пытался пояснить немец-старик: «Ведь Гейне был юде...». Великий их (?) Поэт был и великим Юде. Лишь в 1982 году, не поспев к 125-летию со дня смерти, в Гамбурге, на Ратушной площади установили новый памятник, по замыслу скульптора Вальдемара Отто — точное воспроизведение того, созданного Хуго Ледерером. Днями получил письмо от родной сестренки: в современном Гамбурге, во дворе издательства, исследующего творчество великого земляка, она обнаружила памятник Гейне, по версии, тот, от австрийской императрицы Елизаветы. Как и великий Поэт, его копии скульптурные, в камне или в металле, обречены на ожесточенную ненависть!
А на Ратушной площади над головами туристов и прохожих разглядел я высокую, слегка сутулую фигуру Поэта: в длиннополом темном пальто гамбургского покроя, в охватывающих голени сапогах, левой рукой он задумчиво и печально подпирал поникшую голову, из своего далека всматривался в нас, его почитателей.
Последние несколько месяцев пишу о Гейне, думаю о Гейне, перечитывая Гейне, утверждаюсь в главном: великий Поэт был и великим Евреем, если по молодости и утратил свои корни, то к излету жизни вернулся к своему народу.
На исходе пятницы, когда зажигаются субботние свечи, я поспешно прерываю свое клавишное постукивание. И так — до исхода Субботы. Генрих Гейне и сам любил седьмой день недели, когда к евреям не во сне, а наяву нисходит отдых плоти, высокое одухотворение — шаббат. И несколько субботних глотков плода виноградной лозы Гейне явно по сердцу — на свой восьмой день жизни он его отведал впервые, как и мы все. «Разве ты не читал стихотворение «Принцесса Шаббат» из моих «Еврейских мелодий»? — словно «Но потом, как вдохновленный,/ возглашает громогласно:/ лехо доди микрас калле!/ о гряди, жених желанный,/ ждет тебя твоя невеста -/та, которая откроет/ для тебя счастливый лик!» Вдохновенно говорим мы в молитве: «Выйди, друг мой, навстречу невесте, мы вместе с тобой встретим Субботу!»
Что греха таить — многие евреи по сей день не желают закрывать глаза на «измену» Генриха Гейне. Но есть и обратная сторона медали: теснейшую связь Гейне с еврейством с нескрываемой ненавистью выпячивают антисемиты всех времен и народов, в том числе и немецкие, избравшие его мишенью в прямом смысле: сжигая, словно на кострах инквизиций, его книги, оскверняя памятники. Необходимо объясниться.
Никогда Генрих Гейне не был истинно немецким поэтом, как, к примеру, Пушкин — русским. Даже ставшие народными песни на стихи Генриха Гейне, в первую очередь, его «Лорелея» — менее всего воплощение немецкого национального духа и характера, что не могут ему простить антисемиты всех времен. С этим я с ними «согласен», но из своей любви к нашему Генриху Гейне. Нет у меня и тени сомнения в искренности любви к Гейне достойной части немецкой интеллигенции — и его современников, и все последующие годы до нынешних времен. С нежностью и трепетом, порой и со слезами на глазах, читают его стихи, распевают песни на его слова, кропотливо и дотошно собирают его наследие и исследуют его. Полыхающие пожарища из его книг, осквернение его памятников воспринимают со стыдом и болью — для них, немцев, это темное пятно, и ныне — несмываемое. Но трагедия Генриха Гейне — наша трагедия.
Когда близкий друг Генриха Гейне — Александр Вейль, человек глубоко религиозный, случайно натолкнулся на его строки: «Keinen Kadish wird man sagen... An meinen Sterbetagen», он заплакал. Мне неведомо, сказал ли он что-либо Поэту. Но уверен, многие мои однокровники, как и я, присоединяются к его словам: «Евреи могут произнести торжественный кадиш по своему Поэту, одному из многих великих борцов за человечность, которых евреи дали миру, но единственному — после библейских — великому Поэту, которого еврейство дало мировой литературе».
Смею надеяться, мои нынешние размышления прочтут в Израиле и непременно услышат в них, произнесут вслед за мной, наедине или стоя в миньяне, торжественный кадиш по нашему Генриху Гейне. Смею надеяться. Почту за честь...
«Мост»
|