ИЕРУСАЛИМ: ЗАМЕТКИ СО СТОРОНЫ

ЛЕВ ЗВЕНИГОРОДСКИЙ

«Всем известно, что земля начинается с Кремля» — писал известный советский поэт в стихотворении для детей. И мы, тогдашние пионеры, ничуть не сомневались в том, что именно с Кремля начинается мир. И очень этим гордились, хотя жили в таежной глуши, в Биробиджане, и попасть в Москву для нас было самой большой мечтой.

Это сейчас мы точно знаем, что вовсе не с Кремля начинается земля, а Москва — не самый благоустроенный и не самый приспособленный для жизни город.

Но это к слову. Не о Москве и не о Кремле, речь. Речь о Иерусалиме. Правда, город этот столько раз воспет величайшими талантами мира, что не мне петь ему оды.

Именно здесь я, наконец, понял, откуда начинается земля. Наверное, не буду оригинальным, если скажу, что Иерусалим стал для меня откровением. На оригинальность и не претендую. Пишу эти строки для того, чтобы самому разобраться в своих чувствах к величайшему городу мира.

Здесь впервые, неожиданно для себя я почувствовал, что есть в мире нечто такое, чего не знал, не понимал, не чувствовал ранее. Нерелигиозный вовсе человек, вернее сказать, атеист советского толка, я вдруг, на шестом десятке лет жизни, понял, что есть в мире нечто такое, чего объяснить нельзя, но можно чувствовать.

Когда приближаешься к городу, ЭТО происходит как толчок, как нечто входящее в тебя извне. Едешь ли из аэропорта имени Бен-Гуриона, или возвращаешься с Мертвого моря, или с севера въезжаешь, — вдруг, на каком-то неведомом километре, начинаешь чувствовать ЭТО.

Я не знаю, как его назвать — это ощущение, это чувство. Наверное, об этом не говорят. Но именно то, что оно реально существует, заставляет меня об этом говорить. Я уверен, что ЭТО чувствует каждый, кто приезжает в Иерусалим, к какой бы религии и народу он ни принадлежал. Хотя, может, мне так только кажется...

Город этот особенный еще и потому, что в нем возникает ощущение многонациональности. Люди, которых встречаешь на улицах, говорят на иврите, но они совершенно разные, привезшие из стран, откуда приехали, обычаи и образ жизни народов, среди которых жили они или их предки. И лица, несмотря на общее национальное сходство, также несут в себе отпечаток других цивилизаций и стран.

Я видел у Стены плача молящихся евреев и в цивильной европейской одежде, и в расписных восточных халатах, и в индийских чалмах... И при этом понимал, что все здесь — один народ.

И еще одно чувство, которое для себя неожиданно открыл: Иерусалим вовсе не кажется мне заграницей. Возможно, это чувство возникло потому, что в нем сегодня живет и работает мой сын, растут внуки, здесь нашли свое место мои друзья и знакомые. Это тоже было для меня неожиданным, потому что в городах и весях Японии, Китая. Америки я постоянно ощущал себя чужаком. В Израиле это чувство прошло быстро.

Наверное, оно возникает еще и потому, что на улицах города часто звучит привычная русская речь. К сожалению, для меня, живущего в России, иврит — язык чужой. Надеюсь, что пока. Он мне в повседневной жизни как-то ни к чему. Как иностранец, несколько фраз выучил — «здравствуйте, спасибо, да, нет, до свидания»... Мой шестилетний внук, вполне освоившийся с языком, когда мы садились в такси, подробно, по-восточному многословно рассказывал обо мне водителю: мол, дедушка мой живет в России, иврит не знает совсем, а по-английски говорит плохо. Рассказывал, как о больном человеке, у которого просто беда — нормального языка не знает... Хотя сам он и русским владеет вполне прилично, и английский начинает постигать.

Я понимаю, что жить в стране, не желая знать ее языка, да еще и считая себя евреем, как это происходит с некоторыми моими знакомыми и друзьями, — нонсенс. Я уверен, кем бы ты ни был, но если ты живешь в Америке, то должен говорить по-английски, в Латвии — по-латышски, в Китае — по-китайски. В Израиле — и я таких бывших советских людей знаю — многие считают ниже своего достоинства говорить на иврите. Живут десятилетиями, выучив десятка два-три слов и выражений для того, чтобы можно было общаться в автобусе или магазине. Мне в России иврит ни к чему, да и как человек, имеющий филологическое образование, понимаю, что овладеть языком вне языковой среды дано далеко не каждому. В Иерусалиме же мне было стыдно, что я не могу разговаривать с людьми на иврите.

В Израиле практически везде найдется человек, который, если и не говорит хорошо на русском, то понимает тебя и пытается ответить на твои вопросы. Это и девушки, работающие в магазинах и гостиницах, пассажиры автобусов, просто прохожие.

Но столкнулся я в Иерусалиме и с другим отношением. Некий продавец в лавке строительных материалов на восточном рынке, когда я пытался жестами и словами объяснить, что мне нужен обычный шпингалет или задвижка, долго делал вид, что меня вовсе не понимает, а потом на чистом русском сообщил, что он со мной будет разговаривать и продаст мне то, что мне требуется, только в том случае, если я скажу это на иврите...

Как будет «шпингалет» на иврите, я не знал, зато ответил ему по-русски, как умел, и сказал все, что я о нем думаю. Надеюсь, он это понял. А в соседней лавке на мои жесты, красноречиво демонстрирующие, что же мне надо, принесли необходимый предмет безо всяких нотаций. И еще на ломаном русском «спасибо» сказали.

Конечно, быт семей, живущих здесь, отражает быт тех стран, откуда люди приехали. Но вот чего вовсе не ожидал увидеть в Иерусалиме — быт советской эпохи. Он теперь для нас тоже своего рода «экзотика». Сегодня в России живут по-другому.

Мы в «новой» своей России, пережившие инфляцию и гиперинфляцию, на собственном кармане почувствовавшие, что такое дефолт, потерявшие вмиг все свои сбережения, научившиеся зарабатывать деньги собственным трудом, используя лишь свои способности, особо остро чувствуем, что те, кто уехал лет пятнадцать назад, продолжают жить и мыслить совершенно по-советски, при этом не всегда понимая, что той страны, представлениями о которой они живут уже многие годы, давно не существует. Конечно, и мне не стоит лукавить — мы все из той советской эпохи, и, как ни пытаемся вытравить из себя «хомо советикус», нам это не удается. Другого опыта, к сожалению, у нас нет.

Россия, конечно, теперь другая. Она может нравиться или не нравиться. Но многое из того, что было близко в годы молодости, сегодня практически отсутствует начисто. Нет больше того местечкового Биробиджана, в котором мы росли, где на скамейках в сквере напротив кинотеатра сидели старики, обсуждавшие политику, где в парке на острове, стоящем среди Биры, сражались в шахматы наши отцы, а на волейбольной площадке царили настоящие спортивные страсти, где существовала какая-то особая культурная аура, привезенная на Дальний Восток евреями со всего мира. Они мечтали о своей земле, пусть на Дальнем Востоке, а не на Ближнем, — Израиля тогда не было и в помине — о своей общности, пусть хотя бы культурной. А оказались в резервации, в лагерях и тюрьмах, многие просто погибли... Но им удавалось каким-то образом сохранить особый уклад в городе, и я счастлив, что кое-что из той жизни мне удалось застать. Этого теперь в Биробиджане нет.

Нет, ничего плохого про нынешний Биробиджан я сказать не могу, власти многое сделали, чтобы он стал современным и благоустроенным городом, у которого есть свое лицо. Но это уже другой город. Город других людей. Проходя по его улицам, не чувствуешь того, что ты ощущал в детстве.

И магазины российские теперь больше похожи на иерусалимские, где можно долго выбирать, какой сорт колбасы и по какой цене ты хотел бы купить. Продукты из Европы, Латинской Америки, Юго-Восточной Азии, да из того же Израиля — пожалуйста! Ну кто мог бы подумать в те годы, что в ресторане Хабаровска вполне по сносной цене можно поесть свежих устриц?! Недавно, приехавшая в Хабаровск получить российскую пенсию, знакомая, прожившая в Израиле уже добрый десяток лет, никак не хотела поверить в то, что в магазинах нет очередей, а выбор продуктов не менее разнообразен, чем в магазине небольшого городка Арада, где она сейчас живет.

Россия теперь другая не только потому, что магазины завалены всякой всячиной, а в очередь приходится становиться только разве что в аэропорту при прохождении металлоискателя. Она другая, потому что в ней пропало чувство единения. И еще: в ней страшно жить. И не только из-за криминала, который ощущаешь практически везде.

Не вдаваясь в подробности, замечу, что сегодня в России есть и такое, что возвращает нас к тому, что было при советской власти. Вроде бы и власть другая, и условия жизни другие... Но, если внимательно присмотреться и вспомнить, то увидишь, что часто люди, которые эту власть олицетворяют, — те же, что десятилетия назад сидели в горкомах, райкомах и исполкомах, или очень похожие на них. Только очень постарели... И теперь не партбилетом дорожат, а положением, которое позволяет и взятку потребовать с просителя, и прикрикнуть на того, кто «ходит тут и мешает работать». Но это другая тема...

В Израиле советский быт словно бы застыл. Придя к друзьям молодости, обнаружил на столе тот же самый набор блюд, что два-три десятка лет назад, примерно ту же мебель, такие же картины на стенах, те же разговоры. Я не в упрек, просто это было очень неожиданно...

Не знаю, почему, но в Израиле тебя не покидает ощущение покоя. Иерусалим — город, в котором живешь спокойно, спокойно ходишь по улицам. И это — несмотря на то, что по телевизору не только благостные картинки показывают, несмотря на то, что страна остается в состоянии войны, несмотря на вражеское окружение... Но спокойствие все равно не покидает тебя. Здесь, как нигде, понимаешь, что хотя ненависть одних к другим — предмет вполне осязаемый, нет альтернативы: все должны, просто обязаны жить в мире. Иного здесь не дано. И не дай   Б-г , если кто-то вздумает всерьез нарушить этот хрупкий баланс.

Иерусалим — город красивый. Красивый своей особой восточной красотой, может, непривычной для человека, воспитанного на архитектуре европейской. Поражает размах строительства, который здесь ведется. Сотни подъемных кранов. Новые районы, красивые современные дома, в которых хочется жить уже тогда, когда глядишь на них. Они явно выигрывают в сравнении с теми, что построены пару десятков лет назад. И это не может не радовать. У величественного старца есть будущее.

Но я поразился и другому: великий город — грязный. Поражают неубранные аллеи, валяющиеся полиэтиленовые пакеты, пластиковые бутылки, окурки, которые не убираются, а просто сметаются с улиц и остаются лежать неделями на обочинах. Я не о той больничной чистоте улиц, которая царит в игрушечных японских городах. Я об обычной нормальной чистоте.

И вовсе не об арабских рядах в Старом городе, где вонь — до тошноты, а ноги разъезжаются на мостовой из-за слизи, которая течет от лавок. И не об арабских деревушках и кварталах, где тоже пришлось побывать. Речь как раз о самых обычных еврейских дворах и улицах.

Внешне вроде бы чисто, но взгляни внимательнее или пройди чуть в стороне от дороги и увидишь бумаги, окурки, пластик, которые, как оказалось, лежат здесь не день и не два... Казалось бы, все сделано и продумано, чтобы и пакеты убирались, в каждом дворе стоит контейнер для сбора пластиковых бутылок. Но даже в центре, на улочках Старого города, можно встретить мусор и отходы жизнедеятельности собак. Вроде все собачники с пакетами ходят, чтобы убирать за своими питомцами, но собачье дерьмо в спальных районах — на каждом шагу, как у нас в России — того и гляди наступишь...

И при этом рядом — практически операционная чистота в уличных туалетах, где всегда есть туалетная бумага и где нет тошнотворного запаха мочи, какой почему-то висит даже в самых «европейских» туалетах в России. Значит, могут же!

За Иерусалим обидно. Что же вы, жители великого города, так не цените того места, где живете? Или не в силах организовать уборку!? Или вам ваш город не кажется таким великим?!

Подумал: а может, людям здесь грязь и мусор не мешают, они живут другими, более высокими материями? Хотя, наверное, все гораздо проще — муниципальные власти плохо своим делом занимаются. А, может, я идеализирую этот город и сержусь из-за того, что он не соответствует моим представлениям о его величии?!..

Да, он такой — Иерусалим. Но в него нельзя не влюбиться. В старинные улочки Старого города, в новые широкие проспекты с многорядным движением, в его парки и изумрудные газоны, по которым разрешается ходить и на них отдыхать, в его рынки и магазины, по-восточному шумные и многолюдные, в его великие святыни, которые чтят люди в разных уголках мира. Миллионы людей стремятся сюда, чтобы прикоснуться или хотя бы увидеть их.

Не всем удается это. Мне посчастливилось быть здесь. И я полюбил этот город. Навсегда.