МЫ ВСЕ РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА

Интервью с замечательной писательницей Диной Рубиной не требует никаких вступительных «реверансов». Имя ее и без того известно и заслужено любимо. Все, что она творит, читается на одном дыхании. Ее «перо» настолько органично вписывается в повседневность, и так точно отражает мысли и чувства людей, что каждый узнает между строк себя. Этот заветный ключик к сердцам читателей — и есть талант.

— Ваша новая книга «На солнечной стороне улицы» не только очаровала миллионы читателей, но и стала третьей в национальной литературной премии "Большая книга" 2007 года, и первым лауреатом премии — «Радио-Букер». Откуда такое дивное название?

— Уворовано, разумеется, — как и все на свете дивные названия. Если честно — название роману дала Марина Москвина, моя подруга и замечательная писательница, когда я еще только приступала к работе.

— Сегодня в писательском мире стало модным переплетать в сюжетной линии разные исторические эпохи. Что натолкнуло Вас на мысль вспомнить «город вашего детства»?

— «Город моего детства»... он ведь напластован в душе у каждого, и по мере взросления человека вырастает, отдаляется, становится до известной степени историей. Городом с большой буквы. Думаю, каждый писатель пишет что-нибудь в этом роде.

— Но ведь, «города детства» они разные: те, которые запечатлелись в памяти, и сегодняшние лишь отдаленно напоминают друг друга. Когда последний раз Вы были в Ташкенте? Что Вы почувствовали?

— Была, была... лет пять назад. И напрасно, — это уже не мой город. Нормальная ситуация: думаю, уроженцы и обитатели Ташкента каких-нибудь тридцатых годов, оказавшись в Ташкенте 70-х, тоже не признали бы «своего» города. Понимаете — сами по себе города не важны. Улицы, площади — всего лишь место на поверхности земли. В каждом есть свои знаковые здания-скверы-переулки, свои персонажи... Важна человеческая судьба, помноженная на величину таланта. Тогда Город вырастет на страницах. И мало того — не оставит равнодушным даже тех, кто в нем никогда не бывал.

— Не кажется ли Вам, что понятия «родина» и «ностальгия», в смысле привязки к местности, присущи только русской натуре?

— Ну-ну... Давайте все же не отнимать благородных порывов и у других народов. Кроме того, помните анекдот: «Вы ностальгируете по России? — С чего это? Я что, еврей?» Встречала я самых разных людей. У каждого по-своему устроена душа. Да и для ностальгии тоже ведь почва нужна. Как бывший ленинградец может тосковать по своему городу — я понимаю. Как он может стремиться совсем его забыть — тоже понимаю. Видала и уроженцев Йошкар-Олы, которые уезжали назад, не в силах справиться с тоской. Встречала москвичей из Гнездниковского, выросших у подножия памятника Пушкину, которые ступали на землю Петах-Тиквы, как будто здесь родились... Всякое я повидала, чтобы не делать выводов.

— Воистину, судьбы человеческие неисповедимы. Ваши герои такие разные. Вы сами наделяете их характерами или «копируете» друзей и соседей?

— Ну, извините! Наделять героев «характерами» — моя профессия. Другое дело, что, когда идет работа над романом или повестью, то уж лес рубится вокруг такой, что треск стоит повсюду, и щепки летят подчас в собственный автора глаз. Другими словами: ни один герой не является зеркальным отражением прототипа; ни один герой не является абсолютным вымыслом.

— Если, к примеру, кто-то себя узнал «между строк», скажем, прочитал не то, что ему хотелось. Бывали обиды, ссоры по этому поводу?

— Естественно. Но это ситуация нормальная, привычная для литератора. Через это прошли все — от Гомера до Ильфа и Петрова. Чехов — тот много лет с Левитаном не разговаривал из-за «Попрыгуньи».

— В основе Ваших сюжетов лежат судьбы еврейских семей. Что изменилось в их жизни на сломе эпох?

— Боюсь, это тема для социологического исследования. Если я скажу вам: ничего не изменилось! — вы ведь не поверите и не согласитесь, правда?   А  между тем, я считаю, что архетип феномена «еврейская семья» очень устойчив к переменам. Эта, условно говоря, ячейка может поменять род занятий, страну проживания, но костяк внутрисемейных отношений достаточно устойчив.  А  судьбы... ну, судеб такое разнообразие, что я не стала бы объединять их и делать выводы.

— Как Вы полагаете, еврей — он и в Африке еврей?

— Это, смотря — что за еврей. И смотря — что за Африка.

—  А  как Вам работается на ниве журналистики?

— Нет, журналистика это — не мое. Я никогда не умела писать «статьи». То, что время от времени публикуется в «Новой газете», — это такие эссе, «размышлизмы» литератора о горькой участи человека в этом мире.

— Что тяжелее писать роман или рассказ?

— Это разное приложение сил и разные сферы деятельности. Все равно, что вы спросите — что тяжелее: поднять стокилограммовую штангу или расписать палехскую шкатулку.

Рассказ — точно по этому поводу сказал Михаил Веллер: «торпедный катер». Роман — «линкор» со всеми палубами, орудиями, шлюпками... Другая высота обзора, другой замах руки. Когда я отпишу роман, я всегда на какое-то время «меняю руку». Вот сейчас заканчиваю работу над сборником рассказов. Называться будет «Цыганка».  А  в планах уже — работа над следующим романом.

— Вот он уже в красивой обложке, Вы его читаете? Не возникает ли желание переписать, что-то исправить?

— Возникает. Вот поэтому-то я почти никогда под готовую обложку и не заглядываю.

—  А  в жизни бывают угрызения совести?

— Ну-у-у, матушка! Вы меня что, таким суперменом в юбке считаете, что ли? Да вся моя жизнь, все книги — это сплошные угрызения совести по самым разным эпизодам. У меня ведь семья, дети, родители, друзья, толпы людей вокруг... и всем что-то недодано мною.  А  если еще человек уходит навсегда,  а  я не успела, не позвонила, не сказала... Что вы, вся жизнь — это кошмар произвола совести. Особенно по ночам.

— Что Вас может сегодня удивить?

— Что угодно. Я очень открыта любым чудесам, как положительного, так и разного иного толка. Все пожираю, перемалываю... мука будет. Это моя профессия — удивляться. Когда писатель перестает удивляться, он кончается.

— На Ваше творчество влияет политическая ситуация в Израиле?

— Конечно. На мое творчество влияет даже боль в колене.  А  вы — политическая ситуация. В любой другой стране ты можешь жить отдельно от политики. В Израиле это невозможно. Она ввинчена, как штопор, в макушку каждого человека. Чпок! — И голова летит к чертям собачьим.

— Вы согласны с высказыванием коллеги по перу Марии Арбатовой о том, что Израиль — это неудачный проект?

— Израиль, может быть, и «проект», но только Проект Господа Бога, который, думаю, вряд ли станет советоваться с Арбатовой по поводу своих планов на будущее этого мира. Хотя, конечно, забавно: человек впервые приехал в Израиль на пять дней из страны, занимающей после Ирака второе место в мире по убийству своих журналистов, из страны с крайне низкой продолжительностью жизни, полутора миллионами бездомных детей, переполненными детскими домами и приемниками, детской вокзальной проституцией и прочими, прочими «достижениями цивилизации», — приехал в страну, занимающую первое место в мире по количеству компьютеров на душу детского населения, и — да не стану я сейчас перечислять все «первые места», которые успел добиться Израиль за короткий отрезок своей государственности, страницы не хватит.

Так вот, когда этот человек (писатель, между прочим) открывает рот и вещает что-то подобное тому, что провещала Арбатова, — то такой писатель должен опасаться только одного: потерять всяческое доверие думающих читателей.

— И последнее, чтобы закончить наш разговор на мажорной ноте (Вы как музыкант меня поймете), — увы, красота мир не спасает,  а  что спасет?

— Не знаю. Я ведь не Арбатова, у меня нет рецептов по переустройству этого мира. Да и тяга к мажору с возрастом постепенно сходит на нет.