|
«...НИЧЕГО, КРОМЕ КУЛЬТУРЫ»
В июле 1919 года Томас Манн ехал в поезде из Мюнхена в Берлин. В купе первого класса он беседовал с попутчиками, о чем оставил запись в своем дневнике: « В первой половине дня я был один с еврейской парой, чья женская половина вобрала в себя все самые отвратительные бабские черты: сутулая, жирная и коротконогая, один вид которой вызывает рвоту, с бледным задумчиво-меланхолическим лицом и тяжелым запахом духов... Евреи постоянно ели, покупали все, что им во время поездки предлагали, хотя и так имели все с запасом».
В этом описании Манн не оригинален: постоянно жующие жирные уроды — таков был распространенный образ евреев в многочисленных антисемитских публикациях того времени. Таким представляет их и Манн, несмотря на то, что он сам не раз открыто выступал в защиту «гонимого племени».
Начало двадцатого столетия Томас Манн встретил молодым, многообещающим литератором. В 1893 году восемнадцатилетним юношей он переехал в Мюнхен из родного Любека и уже в следующем году опубликовал свой первый рассказ. Потом он работал в нескольких журналах, путешествовал, много писал. В октябре 1901 года в берлинском издательстве Фишера вышел его роман «Будденброки», за который он через двадцать восемь лет получит Нобелевскую премию по литературе. Молодого писателя стали принимать в высшем обществе, перед ним открывались двери самых богатых домов Мюнхена.
В письме брату Генриху от 27 февраля 1904 года Томас описал свой визит в дом профессора математики еврея Альфреда Прингсхайма. «Это событие меня потрясло. Заповедник с настоящими произведениями искусства. Отец — университетский профессор с золотым портсигаром, мать — красавица, будто с полотна Ленбаха. Младший сын — музыкант. Его сестра-близнец Катя (это ее имя — Катя) — чудо, какая-то неописуемая редкость и драгоценность, одно только ее существование значит для культуры больше пятнадцати писателей или тридцати художников...
Однажды я оказался в их салоне, украшенном в стиле итальянского Возрождения, с гобеленами, картинами Ленбаха и дверями, обрамленными драгоценным гранитом, и принял приглашение на большой домашний бал. Назавтра вечером — 150 гостей, литература и искусство. В танцевальном зале невыразимо прекрасный фриз Ганса Тома... Восемь дней спустя я был там снова, на чаепитии... И смог спокойно рассмотреть фриз Тома... За столом я сидел рядом с женой советника юстиции Бернштайна... В отношении этих людей и мысли не возникает о еврействе; не ощущаешь ничего, кроме культуры».
Через полгода писатель просил у «университетского профессора с золотым портсигаром» руки его дочери. Третьего октября 1904 года состоялась официальная помолвка Томаса и Кати, а 11 февраля следующего года — их свадьба.
Решение создать семью означало крутой поворот в судьбе молодого литератора. Дело в том, что до Кати его интересовали только юноши. Гомоэротические предпочтения писатель не афишировал, но много писал о них в сокровенных дневниках. Как говорил сын писателя Голо Манн, гомосексуальность его отца «никогда не опускалась ниже пояса». Зато эти увлечения рождали необычные образы в новеллах и романах.
Буквально накануне помолвки с Катей у Томаса закончился долгий роман с художником и виолончелистом Паулем Эренбергом, ставшим прототипом скрипача Руди Швердтфегера в романе «Доктор Фаустус».
Нельзя забывать, что в то время однополая любовь однозначно осуждалась обществом. С женитьбой на Кате Прингсхайм Томас Манн выбрал судьбу добропорядочного гражданина.
«ОТБРОСЫ ОБЩЕСТВА»
Если с гомоэротикой Томаса Манна современным исследователям все более или менее ясно, то споры о юдофобии автора «Иосифа и его братьев» не затихают до сих пор.
Это далеко не простой вопрос. Обвинить в неприязни к евреям художника, написавшего выдающийся роман из еврейской истории, на первый взгляд, кощунственно. Ведь жену Манн выбрал из еврейской семьи, среди самых близких друзей писателя было много евреев, все свои книги он печатал в издательстве, которым руководил еврей... И все же в жизни Томаса Манна сочетались скрытый антисемитизм протестантского бюргера и демонстративный филосемитизм писателя, активного противника нацизма, духовного лидера антигитлеровской эмиграции.
Чтобы разобраться в этом парадоксе, надо вспомнить, каким было отношение к евреям в Германии конца XIX — начала XX века, ибо Томас Манн разделял многие предрассудки своего времени.
Долгий процесс эмансипации, начатый реформами Наполеона в конце XVIII века, растянулся почти на столетие. В Германии только в конституции 1871 года окончательно признали евреев равноправными гражданами страны. Однако в повседневной жизни евреи по-прежнему подвергались дискриминации и унижениям. Пользоваться равными с немцами правами мог только тот еврей, которого сами немцы за еврея уже не считали. Иными словами, чтобы быть с другими на равных, еврей должен был отказаться, по крайней мере внешне, от всего еврейского. В этом была причина столь массовой ассимиляции немецких евреев. И даже если еврей занимал в обществе заметное место, в частной жизни он все равно не принимался немцами «за своего».
Катя Прингсхайм очень рано усвоила эту горькую истину. На всю жизнь ей запомнился такой эпизод из отрочества. Во время приема в доме их соседа, знаменитого художника Франца фон Штука, гостей рассадили за тремя столами. Первый достался аристократам, представителям высшего общества, за другим сидели люди науки и искусства, в их числе супруги Прингсхайм с Катей. А за третьим столом оказались гости «второго сорта», которым почти не доставалось внимания хозяев. В своих воспоминаниях Катя выразилась о них довольно резко: «отбросы». Среди них был один университетский профессор с женой, которые не скрывали, что они евреи.
Вот такая черта времени. Еврей уже мог занимать профессорскую кафедру, но вечером в гостях у «настоящих немцев» он был вынужден сидеть за особым столом «для отбросов». Этот урок Катя усвоила надолго. Она, как и ее мать, была крещена в детстве и старалась никогда не говорить о еврейском происхождении.
«РЕШЕНИЕ ЕВРЕЙСКОГО ВОПРОСА» ПО МАННУ
Долгое время Томас Манн наблюдал за еврейской эмансипацией и ассимиляцией со стороны. И взгляд его был откровенно недоброжелательным. Будущий нобелевский лауреат вырос в провинциальном Любеке в богатой купеческой семье и с молоком матери впитал настороженность и нелюбовь к евреям-чужакам, угрожавшим разорить традиционный немецкий уклад жизни. Это отразилось уже в первом большом романе Томаса Манна, где упадок торгового дома Будденброков отчетливо связывался с наступлением экспортной конторы «Штрунк и Хагенштрем», в одном из хозяев которой читатель без труда узнавал еврея.
В фамилии Хагенштрем и в описании его внешности и поведения видны привычные для того времени антисемитские стереотипы. Да и женился он «на молодой особе из Франкфурта, с очень густыми черными волосами и огромными бриллиантами в ушах, каких не было ни у одной из местных дам; в девичестве ее фамилия была Землингер».
Важным эпизодом в жизни Томаса Манна явилось сотрудничество с журналом «Двадцатый век», который издавался братом Генрихом. Журнал был не просто антисемитский, исследователи называют его «радикально антисемитским». Отличие состоит в том, что радикальный антисемит не видит в ассимиляции решения «еврейского вопроса». Для него ассимилированный еврей все равно остается чужаком, угрожающим традиционному народному укладу. Подобная установка журнала «Двадцатый век» предвосхищала идеологию нацизма, для которой еврей оставался врагом номер один даже после крещения и полного отказа от иудаизма. Томас Манн лучше многих узнал это на примере тещи и жены, христианство которых в глазах гитлеровцев не было искуплением их происхождения.
Работа Томаса Манна в издании его брата была недолгой — с апреля 1895-го по декабрь 1896 года. Но она предельно четко отражает его взгляды в то время.
Справедливости ради надо отметить, что в то время антипатия к евреям у Томаса была значительно менее выражена, чем у его старшего брата. Поразительна эволюция братьев в их отношении к еврейству. Генрих Манн к началу двадцатого века отказался от своих экстремистских взглядов, и его радикальный антисемитизм сошел на нет. Более того, Генрих стал одним из решительных борцов с антисемитизмом и нарождающимся нацизмом. Томас же никогда на словах не присоединялся к какой-либо радикальной идеологии, от которой он должен был бы впоследствии отрекаться, и его отношение к евреям мало менялось на протяжении всей его жизни. И антисемитские стереотипы можно найти как в ранних, так и поздних текстах писателя.
В 1907 году Томас Манн опубликовал эссе, название которого заставляет вздрогнуть тех, кто помнит, что произошло в Германии через четверть века. Называлось оно «Решение еврейского вопроса». В целом автор твердо и последовательно стоит на стороне евреев, он убежден, что «исход» из Европы будет крупнейшим несчастьем для Старого Света. И буквально несколькими строками ниже Манн пишет о «безусловно деградировавшей и обнищавшей в гетто расе» и переходит на покровительственный тон: «Сейчас решительно нет никакой необходимости представлять себе еврея обязательно с жирным горбом, кривыми ногами и красными, постоянно жестикулирующими руками, наглым и хитрым поведением, короче, олицетворяющим в себе все грязное и чужое. Напротив, такой тип еврея встречается крайне редко, а среди экономически продвинутого еврейства обычны уже молодые люди, в которых чувствуется благополучие, элегантность, привлекательность и культура тела, эти люди делают мысли немецких девушек или юношей о смешанном браке вполне естественными...»
Вряд ли читатель этого отрывка проникнется большой симпатией к евреям, даже если у них жирный горб и кривые ноги стали встречаться реже. Автор, похоже, убежден, что он добр и справедлив, но, вольно или невольно, использует самые грязные антисемитские стереотипы своего времени. Более того, писатель сам такие стереотипы создает. Показательно, что вплоть до самого Холокоста Томас Манн считал неассимилированных евреев столь же неприличными в обществе, как мужчин, открыто живущих гомосексуальной жизнью.
И все же в палитре отношения Томаса Манна к евреям присутствуют не только темные краски. Томас с ранних лет ощущал свою «особость». Он был «белой вороной» не только из-за нетрадиционных эротических влечений, но и вследствие особого художественного дара, не позволявшего пройти мимо фальши или безвкусицы. Художник в обществе — всегда изгой. И это сближает его судьбу с судьбой других изгоев — евреев. Как писала Марина Цветаева:
Гетто избранничеств! Вал и ров.
пощады не жди!
В сем христианнейшем из миров
Поэты — жиды!
КРУГОМ ЕВРЕИ
«Еврейский вопрос» никогда не был для Манна отдельным от его собственной судьбы. То, что он категорически осуждал у евреев, он ненавидел и в себе самом. То, чем он гордился в себе, он превозносил и в евреях. Отсюда и постоянные колебания в отношениях к ним — от брезгливой недоброжелательности до восторженного возвышения.
О происхождении жены он никогда не забывал. Не раз называл ее «принцесса Востока», восторгался ее плечами «цвета слоновой кости, не такими, как у наших женщин»... И радовался, что в крови его детей есть генетическая память Ближнего Востока.
Сразу после рождения своего первенца Томас писал брату: «Малышка ...обещает стать очень хорошенькой. Иногда мне кажется, что в ее чертах можно разглядеть немножко еврейства, что мне очень нравится».
Писателю, активно выступавшему в прессе, не раз приходилось публично спорить с критиками и журналистами. Многие из них были евреями. В полемике с Альфредом Керром Манн вовсю обыгрывал еврейское происхождение своего оппонента, нередко опускаясь до вполне антисемитских выражений. Но в то же время Томас с боевым задором защищал другого еврея — Самуэля Люблинского — от нападок Теодора Лессинга, тоже, кстати, еврея, причем защищал своего друга именно как «еврейскую жертву». К Лессингу у Томаса Манна было особенно негативное отношение. В своих дневниках он называет его «худшим примером еврейской расы» и относит его и Керра к своим «заклятым врагам».
Судьба Теодора Лессинга глубоко трагична. Лессинг пал одной из первых жертв нацистов, пришедших к власти 30 января 1933 года: через восемь месяцев он был застрелен в отеле чешского города Мариенбада, куда бежал из Ганновера после назначения Гитлера канцлером. На письменном столе философа осталась неоконченная рукопись «Майн Копф», в которой он высмеивал мстительного автора книги «Майн Кампф».
Томас Манн достаточно холодно встретил сообщение об убийстве литературного противника. В дневнике писатель отметил: «Я боюсь такого конца, но не потому, что это конец, а потому, что это жалкий конец, приличествующий какому-нибудь Лессингу, но не мне».
В это время писатель уже находился в эмиграции. Он выехал вместе с Катей в феврале 1933 года в большую поездку по Европе, собираясь посетить Голландию, Францию и Швейцарию и выступить с докладами о своем любимом композиторе Вагнере. После этого Томас и Катя собирались отдохнуть на швейцарском курорте Ароза. Но положение в Германии изменилось катастрофически быстро...
|
