ПОСЛЕДНИЙ ГЕРОЙ

МАРИЯ ТОПАЗ

Профессор Теодор Шанин похож на гольбейновские портреты — человек Возрождения, мудрец, энциклопедист, при этом твердо стоящий на завоеванном им пространстве личной свободы.

— Трудно быть Шаниным?

— Ха-ха! Неплохо сказано! Я как раз три дня назад взял Стругацких, просто попало в руки, когда искал другую книгу, — открыл «Трудно быть богом» и посмеялся немножко.

Я слишком много прочитала о нем и даже пожалела об этом: это исключало непосредственность расспросов и удивление необыкновенной судьбой человека, родившегося в Вильно, сосланного на Алтай, в 17 лет незаконно пересекшего четыре границы, воевавшего в отрядах коммандос за создание Израиля, преподававшего в британских университетах, ставшего абсолютным авторитетом в ученом мире, исследовавшего крестьянство России, создавшего в Москве самую эффективную в стране высшую школу социологии и экономики, получившего орден Британской империи...

Но Шанин на то и Шанин, чтобы всегда быть неожиданным. Никак не ожидала, что разговор начнется с Ричарда III.

— Это мой любимый король Англии.

Я изумилась:

— Герой трагедии Шекспира?

— Его Шекспир «отпиарил», в духе нашего времени, совершенно негативно. Получился убедительный монстр, только это неправда. Ричард III очень интересная и трагическая фигура. Необыкновенно способный человек Ренессанса. Историки Англии делятся, и впрямь, на тех, кто считает его монстром, и тех, кто наоборот, считает лучшим королем, убитым именно потому, что он был слишком хорош для своего времени. После его гибели к власти пришли Тюдоры, им надо было доказать, что Ричард был ужасен. Есть книга-детектив хорошего историка Джозефины Тей «Дочь времени», в которой интересно выражается эта тема.

—   А  что за «дочь»?

— Есть английская присказка — «Правда — дочь времени». Правда меняется из поколения в поколение. В повести Джозефины Тей детектив лежит в больнице со сломанной ногой. Ему приносят репродукцию картины — той же, что у меня висит над рабочим столом — персонаж Шекспира не сходится с этим лицом. Детективу в больнице скучно, и он начинает разбирать «дело» Ричарда III. Отрабатывает материал через исторические хроники, применяет систему криминального исследования Скотланд-Ярда.

— Вся история полна неправды, почему вы повесили именно этот портрет над столом?

— Когда делаешь то, что должен делать, надо быть готовым к тому, что тебя обольют грязью. И надо спокойно к этому относиться. Если обижаешься — сам виноват. Я политически не наивен.

— Вы создавали Израиль и не были поняты страной...

— Немного упрощенно звучит. Не то, чтобы меня не поняли — Израиль себя не понял...  А  я делал, что надо было делать с точки зрения своего жизненного пути. Сам его выбрал и рад этому, никому не удавалось меня заставить поступать иначе — хотя пробовали.

— Вы же сказали, что правда меняется вместе с историей. Значит, все сегодня выглядит иначе — усилия, героизм, всякие младые порывы... И выглядит ли сегодня правотой ваша тогдашняя правда?

— Не думаю, что это выглядит иначе. Если бы опять приходилось действовать, я бы все главное повторил. Даже если бы знал результат. О главном не сожалею.

— Вы уехали из Израиля в Англию, там вас приняли таким, каким вы есть. Похоже, с этой страной у вас наилучший контакт.

— Там, несомненно, хорошо ко мне относились. В первый раз попал в Англию через очень короткий срок после израильской Войны за независимость 48-го года.  А  войсками противоположной нам стороны, арабским легионом, командовали англичане. Я был в объективном конфликте с английскими силами... И вот впервые приехал в Англию познакомиться с английской службой реабилитации — я был социальным работником в Израиле, реабилитация была моей специализацией. Вскоре попал на party, где было много чинов Министерства труда. В приглашении было сказано надеть ордена. В израильской армии нет орденов — я надел значок Пальмаха — коммандос. На party обычно бывает скучно, все говорят о погоде. Меня подвели к трем мужчинам. По орденам было понятно, что это бывшие офицеры Второй мировой войны. Была как всегда дурацкая проблема — о чем говорить. И один из них вежливо сказал: «Ах, мне незнакома эта decoration на вас». Ну, значок этот. Я посмотрел офицеру в глаза и вызывающе сказал: «Террористическая антибританская организация — Пальмах». Я-то считал, что война закончилась,  а  враждебность не закончилась. Он мне ответил так, что я это на всю жизнь запомнил. Он сказал: «О! Как интересно!» Этим дал мне урок: нечего кидаться на людей и надуваться военной спесью — ну что я лезу на рожон? Ну, был в коммандос, ну и что? Война уже закончилась. Все! Он был прав и научил меня на всю жизнь — не надувайся! Надо уметь переходить к миру,  а  не оставаться навсегда в военной бульдожьей стойке.

— Вы приехали в Россию, когда началась перестройка, в надежде немножко опять побыть богом? Поучаствовать в творении. Но все закончилось.

— Ясно, что я не всесилен. Конечно, я надеялся на другую Россию...

— И на другой Израиль?  А  Британия оправдала ваши чаяния?

— Британия — быть может, больше, чем другие страны. Британия — стабильна. И там часто все не так, как надо. Но это — нормально. Чтобы хорошо жить и работать, оптимизм не обязателен. Никогда не был оптимистом.

—  А  когда нелегально пробирались в Палестину, когда воевали в коммандос?

— Тогда я был очень молод. Ребенком в Советской России я был и впрямь оптимистом. У меня была в голове оптимистическая картина необыкновенной страны — Израиля, которую мы создадим.

— Вы верили в это в ссылке на Алтае, в эвакуации в Самарканде?

— Я из семьи сионистов. За семейным столом я слышал политические разговоры, вникал в них. Меня зовут Теодор не случайно,  а  в честь Теодора Герцля, создателя сионистского движения. Мою сестру, рожденную в 1936 году, — год «белой книги», запрета еврейской эмиграции в Палестину, — звали Алия. Ее немцы убили... нет, будем точны, — не немцы,  а  фашисты.

— Алия — это «восхождение».

— Да, восхождение, но для нас «алия» была эмиграция. Я вырос с верой, что надо создавать еврейское государство и знал, что я туда обязательно поеду помочь в этом. И когда было очень плохо и голодно, я боролся с этим чувством тем, что воображал необыкновенную страну, которая будет нами создана и в которой я буду жить.

В этом романтическом ощущении я вырос.  А  ушел из сионистского движения после приезда в Израиль, после выучки в школе социальных работников, куда пошел прямо после фронта. Из-за того, что увидел настоящую бедность и показное богатство. Дамы в шубах в Израиле, в жару, когда я ходил в шортах, — ирония у меня не была потеряна, — но меня бесил их вид и очередь безработных фронтовиков на бирже труда.

— Сегодняшний Израиль меня поражает отсутствием снобизма, демократизмом именно во внешних проявлениях, в одежде... Это я сужу по поверхностному, конечно, ощущению.

— Да, по ощущению в Израиле элементы демократизма есть, это мне и теперь приятно, когда приезжаю... В 1948-м их было больше. И в Европе в 1968-м тоже. И в Киеве на майдане во время Оранжевой революции мне было так же хорошо с людьми. Лучшие моменты жизни.

— И один из таких моментов — война.

— Да, Война за независимость... у меня был студент-палестинец, очень способный преподаватель Палестинского университета. Он приехал делать свою докторскую о сельском хозяйстве и попросил меня быть руководителем. Я спросил: «Ты понимаешь о чем просишь?» Он уточнил: «Ты мне отказываешь?» Я сказал, что нет, не отказываю, но, может быть, в Палестине ему придется тяжело расплатиться за мое руководство. Он ответил, что не боится. Сделал докторскую, вернулся в Палестину и преподает.

— Араб?

— Конечно. Но я это вспомнил из-за смешного момента. Как-то я ему сказал: «Этой статистики недостаточно, нужно выйти на материалы перед Войной за независимость». И вдруг — стоп! Я задержался на середине фразы... Говорю — постой, для тебя-то это не Война за независимость,  а  как ты ее называешь? Он улыбнулся во все лицо и ответил: мы это называем по-арабски «накба». Означает — катастрофа. Мы оба посмеялись и продолжили работу.

— Очень смешно, действительно. Есть ли весомые надежды в этой теме?

— Совсем тупиковых ситуаций нет. Но если будет продолжаться все как сейчас, это очень плохо с точки зрения будущего. Но всегда можно ждать неожиданности. Ведь кто мог ожидать создания Израиля? Я по-детски верил, что это произойдет, но если бы был более взрослым, быть может, признал бы невозможным. Сионизм был позицией меньшинства, куда более слабого, чем все остальное в мире. Когда я выезжал из Франции в Палестину, англичане собирались оттуда уходить. И практически все газеты писали, что когда англичане уйдут, арабские войска пяти стран ударят по новосозданной стране, и нас прижмут к морю.  А  оставшихся в живых спасут, подобрав с пляжей, вернувшиеся англичане.

Но когда я приехал в Израиль, за шесть недель до создания государства, в нашем кругу не было ни одного человека, который не был бы уверен, что мы все преодолеем. И мы выбили арабские войска с территорий.

Мы выиграли, но частично. Задача была не выиграть на костях противника,  а  договориться с ним. Я принадлежал к тем, кто верил, что война — временное явление,  а  потом мы будем вместе жить. До 1967 года это было убеждение большинства израильтян.

Сегодня ясно, что моя цель — создание демократического, справедливого да и просто красивого государства, — была проиграна.

Когда я уезжал из Израиля в 1972 году, мои студенты в Хайфе, окружив меня, устроили плач и стенания: «Стоит ли теперь учиться в этом университете, без тебя все распадется». Этого, конечно, не случилось, они просто не понимали характера университетских структур. Я же на прощание, чтобы не беседовать с каждым, прочел им лекцию по истории сионизма, объяснил, почему я должен уйти.

Сионизм — не единое направление,  а  два совершенно разных мировоззрения. С самого начала между ними шла борьба. Был взгляд, который его сторонники называли интегральным сионизмом, в нем принималась идея мира, разделенного на нации, между которыми существует вечная борьба за ресурсы. С этими взглядами я никогда не примирюсь. Я принадлежал к альтернативному — либеральному, социалистическому сионизму. Это теория этапов. Первый этап — ты борешься за создание независимого еврейского государства. Это вынужденный этап: после решения ООН войну начали арабы — мы были защищающейся стороной. Как только Израиль будет создан, полагали мы, следующий этап — бороться за то, чтобы это государство стало либеральным или же социалистическим (в смысле, который придается этому в Западной Европе,  а  не в России). И при создании Израиля социалистический сионизм был главной силой. Но сегодня в борьбе мировоззрений победили правые, те, кто в начале был меньшинством и с кем я не готов иметь ничего общего. Для меня неприемлемо их представление, что мировая история есть вечная борьба наций, — как классовая борьба вечна для коммунистов. И что твоя обязанность — стоять за твою нацию,  а  кто думает иначе — наивен, глуп или предатель.

—  А  в 1948-м не было такого непримиримого противостояния?

— Борьба между двумя сионизмами была жесткой и тогда. Большинство, профсоюзные партии и либералы, взгляды которых я разделял, составили первое временное правительство Израиля. Взгляды правых, «интегральных сионистов», мы считали раскольничеством и раз за разом проходили схватки наших и их отрядов. И мы их разоружили. В бою,  а  не облизывая друг друга. Наши подразделения стали базой создаваемой израильской армии.

И это было не только в те героические времена. Придется вспомнить, что не так уж давно премьер-министр Израиля Ицхак Рабин был убит пулей в спину одним из «них». Я хорошо помню Рабина. Он командовал нами в 1949-м на южном фронте,  а  позже стал главнокомандующим израильской армией во время войны 1970-х. В самом начале и он был сторонником «жестких мер» по отношению к арабам, но в итоге пришел к мнению, что договариваться с ними можно и нужно, такой компромисс обязателен для будущего Израиля. И расплатился жизнью.

— Сейчас правительство Израиля хочет отдать почти все завоеванное в 1967 году в обмен на мир. Это то, чего вам лично хотелось?

— Я не верю в это обещание. За ним стоит игра, которая приводит к невозможности компромисса — и в прошлом, и теперь. Ясно, что те, кто не хочет удачных мирных переговоров, имеют мощные центры поддержки с обеих сторон — арабской и еврейской, и без их политического разгрома миру не быть.

— Что такое, с вашей точки зрения, поступать честно?

(Пауза. Говорит тихо, медленно.)

— Для начала — необходимо говорить правду, так, как ты ее понимаешь, потому что правда не абсолютна. Говорить, согласно тому, как ты ее видишь, и действовать — согласно правде. И когда люди так говорят и действуют, они должны быть готовы расплатиться за это. За удовольствие говорить правду требуется платить. И тут проблема — не отступиться.

В кабинете Шанина висит не только портрет Ричарда III. Там, на небольшом пространстве уместилась и вторая картина. Это изображение Дон-Кихота.