ZIDЕ ГОРОДА ПРАГИ

  А .ШАРЫЙ

Город Фрага (так он называл Прагу. — Ред.) построен из камня и песчаника, и это большой торговый город. Славяне приезжают сюда с товарами из королевских городов. Мусульмане, евреи и жители из восточных земель привозят сюда на продажу товары и монеты.

Ибрагим ибн Хакаб, арабский купец, XI век

Шесть сохранившихся до наших дней синагог пражского Еврейского города — словно шесть лучей Маген Давида: Староновая, построенная, согласно легенде, прибывшими из Иерусалима ангелами, — тут бережно сохраняют скамеечку рабби Лева; Высокая молельня (при ратуше); Майзелова; кладбищенские Клаусова и Пинкасова; наконец, Испанская, прянично-нарядная, возведенная к 400-летию изгнания евреев с Пиренейского полуострова. Из конца в конец здешней еврейской земли — всего-то десять минут неспешной прогулки: от вросших в землю древних храмовых стен; мимо Старого кладбища и Еврейской ратуши, на башне которой стрелки часов на размеченном иудейскими письменами циферблате идут в обратную сторону, но время-то отсчитывают правильно, минуту за минутой, час за часом, год за годом, век за веком; через нарядную, с самыми дорогими в Центральной Европе бутиками, Парижскую улицу — к мушиной вязи арабесок на фронтоне здания, расписанного с оглядкой на Альгамбру.

Славная и трагическая седая старина еврейского гетто Праги уверенно и ловко упакована в подарочный футляр, заодно со всеми излишествами сытой и бесцеремонной жизни большого европейского туристического города: здесь лучшее в городе итальянское мороженое — в Cremerie Milano, здесь самые крупные бриллианты — в витринах Bulgari и Cartier, здесь самые свежие мидии — в модном бельгийском ресторане Les Mules. Границы между еврейским и нееврейским мирами в архитектуре Праги давно стерты: никаких стен, никаких неухоженных развалин, все тщательно отреставрировано, выкрашено, выбелено, приведено в образцово-показательный порядок. Отсюда рукой подать до Староместской площади с величественным католическим собором Девы Марии и зданием Ратуши со знаменитыми часами-Орлоем. Туристическая река течет к реке настоящей, к широкой Влтаве, Карлову мосту, вдоль которого шеренгой выстроились каменные праведники. Первый среди них — страдающий Христос, крест распятия украшен золотой гирляндой с надписью на древнееврейском: «Святой, святой, святой Г-сподь, наш заступник».

Это небо над головой и эти камни под ногами помнят не одних только туристов, но и старинных жителей Еврейского города: несметно богатого примаса Мордехая Майзеля, мудрого толкователя Талмуда Авраама бен Азриеля, раввина-чудотворца Йеуду-Лева бен Бецалеля. Помнят даже то, чего не может помнить никто больше: шорох ангельских крыльев над Староновой синагогой и стенания духа, 427 лет назад вселившегося в пустую душу глиняного истукана по имени Голем.

Ночью после двадцатого дня весеннего месяца адара 5340 года раввин Йеуда-Лев бен Бецалель вместе с зятем Зеэвом и любимым учеником Сосоном вылепил из влтавской глины существо без души и ума, безгласное и пучеглазое, «бесформенную массу».

Перед рассветом Зеэв вложил под язык Голема огонь, Сосон влил под язык Голема воду,  а  Лев вдохнул в грудь Голема воздух. Когда один из помощников раввина совершил вокруг чудища семь кругов, двигаясь против часовой стрелки — глина раскалилась до красноты; когда еще семь раз вокруг чудища обошел другой помощник — на пальцах Голема выросли ногти. Тут старый Лев прошептал магическое заклинание — и оживил истукана. И тогда раввин Лев начертал на лбу Голема слово «эмэт», что значит «истина», и получил Голем от своего создателя имя Иосл, и Иосл остался в доме своего создателя, и стал служить ему во всем, безгласный и пучеглазый, денно и нощно, кроме субботы, когда в праздник шаббата раввин Лев вынимал из немого глиняного рта записку с секретным заклинанием, обездвиживавшим Иосла. Но однажды в шаббат Лев, совершив торжественное песнопение, забыл о магической формуле. И безумный Голем обезумел еще больше: с нечеловеческой силой и яростью он принялся крушить все вокруг, и тогда раввину пришлось уничтожить свое детище. Он стер со лба чудища первую букву заветного слова «истина», и получилось слово «мэт», что значит «смерть». Бесформенной массой, «големом», грянулся Иосл оземь и разбился на тысячу глиняных черепков. Жалкие останки истукана раввин спрятал под полом или на чердаке Староновой синагоги.

Староновая, что пятьсот лет назад, что сейчас — главный духовный центр еврейской Праги. Как раз сюда, с трудом разворачиваясь в узких проулках, огромные туристические автобусы большими порциями подвозят соотечественников из Израиля и США, прибывших в Европу с миссией. Взволнованные торжественностью момента, туристы покорно платят по 10 долларов за вход, каждый надевает на голову бумажную кипу, и вот оно, святое храмовое пространство: багровый косой флаг пражской еврейской общины, древние свитки Торы... От Голема и следа не осталось: сколько ни искали, в шутку и всерьез, никто никогда не видел немого глиняного слугу, вышедшего из повиновения. Смерть оказалась сильнее истины.  А  молва о чудище жила: через три с лишним века пражанин Карел Чапек вспомнил Иосла — и придумал робота. Помнят о Големе и теперь: всевозможные, от мистических до эротических, фигурки и изображения Иосла — самый популярный артикул туристического рынка пражского еврейского квартала.

В рассказах экскурсоводов и в путеводителях раввин Йеуда-Лев — под стать своему глиняному творению: ученый и проповедник стал «шестиконечной звездой» еврейской поп-культуры. Хотя рабби Лев и был видным религиозным мыслителем и мистиком, за пределом круга почитателей Пятикнижия он прославился не столько знаниями, сколько сотворенным в свободную минуту кадавром. В Праге, где раввин провел примерно треть своей девяностопятилетней жизни, он сочинил главные религиозные трактаты — «Пути мира», «Слава Израиля», «Колодец изгнания»,  а  также основал талмудическую школу, слава о которой донеслась до самых отдаленных уголков еврейского мира. И при жизни, и после смерти этому пражскому раввину приписывали магические способности и невероятную проницательность; ему дали прозвище Махарал, акроним эпитета «учитель и раввин Лев».

Могила рабби, скончавшегося в 1609 году, — самая почитаемая и самая посещаемая на Старом еврейском кладбище Праги. У этого надгробного камня иудеи всего мира черпают житейскую мудрость и спиритуальную силу. Впрочем, духовная сила имеет универсальный характер: чтобы исполнилась мечта, не обязательно быть ни евреем, ни верующим, каждый вправе оставить у надгробия записку с заветной просьбой.

Старое еврейское кладбище, оно за углом от Староновой синагоги, — и теперь самый перенаселенный пражский квартал. На площади в один гектар в неимоверной тесноте скучились и сгрудились, наползая и налегая друг на друга, двенадцать (по другим данным — двадцать) тысяч надгробных камней и больше ста тысяч захоронений. Поскольку места для упокоения в Еврейском городе всегда катастрофически не хватало, с середины XV до конца XVIII века, когда захоронения здесь были вообще запрещены, одних мертвецов помещали поверх других. Историки насчитывают на кладбище десять или двенадцать могильных уровней. Надписи на надгробных камнях — это история пражского еврейства, и чтение их — увлекательное занятие для знатоков иврита. Впрочем, кое-что может разобрать и «безъязыкий»: изображение короны на рельефе — символ доброго имени и мудрости, гроздь винограда — знак богатства. Фигурки животных могут означать имена усопших: лев — Иеуда, Арье; олень — Цви, Гирш; волк — Зеэв, Вольф; медведь — Дов, Бер. Вот изображение гуся на замшелом надгробии математика, астронома и географа Давида Ганса, автора первой светской книги центральноевропейского иудейства, исторических хроник под названием «Скипетр Давида». Вот могила дочери Якова Бассеви, пронырливого ростовщика, сколотившего богатство на махинациях с чеканкой монет, первого иудея, получившего при императорском дворе благородный титул и фамильный щит с голубым львом и восемью красными звездами. Вот самый старый кладбищенский памятник, здесь с 1439 года покоится классик религиозной поэзии евреев ашкенази, астролог Авигдор Кара. Последние годы жизни провел в Праге ученик Галилео Галилея, физик и врач из Падуи Йосеф-Соломон дель Медиго — его, иноземца, упокоили поодаль от прочих «знаменитых», вроде талмудиста Йома-Това Липмана Мюлхаузена, в «Книге Победы» вступившего в полемику с христианскими интерпретациями Торы, или раввина-книжника, собирателя крупнейшей пражской еврейской библиотеки Давида Оппенхейма... У южной стены — Пинкасова синагога, на стенах которой смерть оставила чудовищно скорбный знак: здесь начертаны имена 77297 чешских евреев, жертв Холокоста. Это самая долгая эпитафия в мире.

Через тропинку от могилы Маарала упокоился другой знаменитый гражданин Еврейского города, примас Мордехай Майзель. «Его милосердие не знало границ — того, кто являл доброту души и тела; того, кто возвел храм во славу Б-га; того, кто построил бани, больницы, замостил улицы нашего Еврейского города; того, кто разбил сад на кладбище и простер свою щедрость на тысячи тех, кто чтит Святое Писание», — читаем надпись на солидном надгробии, похожем на строительную люльку.

Мордехай Майзель был богатым, щедрым и предприимчивым евреем. Он одалживал деньги сначала императору Фердинанду, потом императору Максимилиану,  а  потом еще и императору Рудольфу. Он не поторапливал своих венценосных должников и не наседал на них с погашением процентов. Мордехай Майзель даже был — невиданное для еврея дело! — допущен к императорскому двору, после того как на свои средства снарядил целую армию воинов Христовых на войну за чужую для него веру против турок.

На деньги Мордехая Майзеля воздвигнуто практически все, что осталось в сегодняшнем пражском районе Йозефов. Майзель, состояние которого было сопоставимо с богатством венской казны, выкупил у императора для своих пражских соотечественников множество послаблений. Он построил и содержал школу для бедных детей, театр, Еврейскую ратушу, религиозную школу, больницу, общественные бани. Да не просто общественные бани — еще и отдельные женские очистительные общественные бани. На деньги Майзеля расширили кладбище, засадив его тенистыми деревьями, замостили улицы, расставили на них фонари.

Талерами примаса Мордехая оплачено строительство в Еврейском городе Майзеловой (для семьи примаса) и Клаусовой (на месте небольших зданий для омовения покойников, «клаусов») синагог, равных которым по красоте, как говорят, немного найдешь и на Святой Земле.

Майзель управлял своей национальной территорией с населением примерно в тысячу человек разумно, рачительно и с выгодой, как опытный менеджер руководит прибыльной корпорацией. Историки считают, что именно Мордехай Майзель заложил основу для превращения пражского гетто в секулярную организацию, культурное и экономическое влияние которой распространилось далеко за воротами квартала. Несмотря на все гонения, которым на протяжении веков подвергались жители гетто, Прага отдавала себе отчет в том, что без своих евреев ей не обойтись, так же как не обойтись ей без своих чехов, мораван, немцев. И в этом тоже кроется вполне добродушный юморок автора старой религиозной гравюры с латинской надписью «Прага — мать сынов Израилевых». Понимал это и талантливый администратор Мордехай Майзель. Еврейский город — его главное наследие: примас умер семидесятитрехлетним, не оставив детей ни одной из двух жен, ни Хаве, ни Фруме. После смерти Майзеля по указу его императорского величества все имущество — кроме того, что успела припрятать Фрума, — конфисковали.