|
Главному редактору израильской газеты "Новости недели" и концерна "Новости" Леониду Белоцерковскому исполняется 60 лет. Трактат "Пирке авот" определяет этот рубеж как возраст обретения человеком подлинной мудрости и начало принципиально нового этапа жизни. А значит, самое время хотя бы ненадолго оглянуться назад и окинуть взглядом уже прожитые годы. Тем более, что нашему юбиляру и в самом деле есть что вспомнить и о чем рассказать – даже если оставить в стороне его деятельность как одного из самых видных активистов еврейского движения в бывшем СССР и годы, проведенные в отказе. Вот уже больше 20 лет Леонид Белоцерковский работает в русскоязычных СМИ Израиля, с полным правом считаясь одним из их создателей. Из них 12 лет он возглавляет концерн "Новости", в значительной степени определяя успех не только "Новостей недели", но и таких изданий, как "Секрет", "Луч", "Эхо", "Телегид". С Белоцерковским есть только одна проблема: юбилеи он праздновать категорически не любит. Может быть, поэтому и интервью это получилось не столько юбилейным, сколько проблемным, так как сам юбиляр предпочитал говорить не столько о себе, сколько о своем видении проблем алии и русскоязычной прессы. Впрочем, судите сами…
– Леонид Борисович, не секрет, что ваша журналистская и редакторская карьера началась именно в Израиле. Как вы пришли в журналистику?
– Наверное, правильнее говорить, что я не пришел в журналистику, а в ней родился, так как в нашей семье очень многие были связаны с журналистской деятельностью. Дед мой Шмуль-Йосеф распространял в 1903 году "Искру" в славном городе Одесса, а также в других городах ныне незалежной Украины, а тогда Российской империи, за что и был посажен. Правда, времена тогда были еще вегетарианские, так что сидел он недолго. Что было до деда – не знаю, но предполагаю, что среди моих предков были и еще пишущие люди, как, впрочем, и в любой еврейской семье. Работали в газетах редакторами и главными редакторами моя тетя и брат. Любопытно, что уже в Израиле я встретился с заслуженным журналистом Латвии Семеном Шпундиным, который когда-то пришел в редакцию со своими первыми стихами, показал их моей тете, и с этого началась его журналистская карьера. "Надо же, – в шутку сказал Шпундин, – начинал с тетей, а заканчиваю с племянником" – хотя, думаю, о конце говорить рано, и Семен Шпундин, дай Бог, ему здоровья, еще порадует нас своими статьями. Кроме этого, многие мои родственники время от времени что-то писали в газеты и имели к ним подчас косвенное, а подчас и самое непосредственное отношение. Таким образом, журналистика никогда не была для меня чужой и незнакомой профессией, но скажу честно: мне она не нравилась. Еще в школе, будучи редактором стенгазеты, я нажил себе массу неприятностей, когда со страниц этого издания потребовал, чтобы учителя обращались к нам на "вы". Да и последующие мои опыты в этой области ничего, кроме неприятностей мне не приносили, так что я решил, что журналистика – это не для меня, и поступил на географический факультет Ленинградского государственного университета в твердой уверенности, что я избежал судьбы многих своих родственников. Но уже после окончания университета, часто бывая в экспедициях, я начинал писать какие-то заметки и вести рубрику для любителей шахмат в газетах тех районов, где мы оказывались. Делалось это, разумеется, для заработка – всем известно, что в те годы за короткую информацию в газетах платили три рубля, и это были совсем неплохие деньги. Кроме того, у меня был еще и один рассказ, который я каждый раз в новом месте снова относил в газету и его снова печатали. Таким образом, этот рассказ выдержал множество переизданий и был переведен на языки, как минимум, десяти народов бывшего СССР.
– А о чем был рассказ?
– Рассказ был о том, как мой друг Фредди, рано женившись, решил зарабатывать на жизнь и содержать семью разведением кроликов. Приняв это решение, Фредди отправился на рынок и купил там огромную беременную крольчиху, принес ее домой и стал ждать от нее потомства. Прошел месяц, но никакого потомства от крольчихи, съедавшей половину фреддиного бюджета, не появлялось. В конце концов, выяснилось, что на самом деле Фредди купил не крольчиху, а кастрированного кроля. Съесть его молодоженам было жалко, и потому кроль продолжил благополучно их объедать. Но первым делом, что мне приходилось писать, прибыв на новое место, это статью о целях и задачах нашей экспедиции, так как мы занимались исследованием чистоты воды, и наша деятельность нередко вызывала опасения и у местных жителей, и у местных властей. Скажем одно название препарата – "уранин", – который мы бросали в воду, вызывало у непосвященного человека ужас, так что лучше было объяснить все сразу. В самом Ленинграде у меня было много знакомых и друзей среди журналистов. С некоторыми из них я познакомился еще в университете, а с другими – в Доме прессы, располагавшемся напротив института, в котором я работал. В обеденный перерыв я шел в Дом прессы играть в блиц-шахматы с питерскими "акулами пера". Кроме того, тогда в газетах за удачно придуманный заголовок платили рубль, и это тоже давало мне определенный приработок. И все же тогда я, безусловно, не предполагал, что мне придется заниматься профессиональной журналистикой. Однако так получилось, что после приезда в Израиль работу по специальности мне пришлось уступить супруге – согласно принятым в Израиле нормам, два супруга сразу не могут работать в одном госучреждении, так что мне пришлось искать работу в других сферах. Я начал с того, что стал вести шахматные рубрики в газете "Наша страна" и только-только тогда родившихся "Новостях недели". Затем с легкой руки действительно выдающегося человека Шауля Гиммельфарба, создавшего множество газет на самых разных языках, я стал вести криминальное, экономическое и др. приложения, и в ходе работы над этими приложениями возникла команда единомышленников, и с некоторыми из них я работаю до сих пор. Надо сказать, что создавать и выпускать газеты мне понравилось, и я понял, что могу этим заниматься. В отличие, скажем, от той же работы в охране, которая была и остается очень популярной у новых репатриантов. В качестве охранника я проработал ровно одну ночь, так как на следующее утро я поругался с директором завода, посмевшим повысить на меня голос. В журналистике, по меньшей мере, никто на меня не орал, а если и орал, то это было уже на взаимной и коллегиальной основе. Так я оказался в израильской журналистике, и за годы работы в ней и создал, и принял руководство в немалом числе газет. С 1995 года я стал главным редактором газеты "Время", а с 1998 года возглавил концерн "Новости недели".
– Что стало для вас самым неожиданным на новом для вас поприще редактора?
– Ну, как я уже сказал, сама работа редактора отнюдь не была для меня совсем уж незнакомой. Но работа в израильской русскоязычной прессе действительно таила в себе массу сюрпризов и неожиданных поворотов. Одним из таких сюрпризов стала для меня встреча с бывшими советскими профессиональными журналистами. У многих из них за плечами была замечательная профессиональная школа; большинство поистине блестяще владело пером, но… Но почти все они ждали, так сказать, "указания райкома". Без такого "указания" они работать не могли, а, точнее, работали очень осторожно, строго следуя правилу "как бы чего не вышло". И не случайно первыми популярными у читателя фигурами в израильской русскоязычной журналистике стали не профессионалы, а те, кто пришел в нее со стороны, пусть и порой из смежных сфер, но все-таки со стороны. Я говорю сейчас об Антоне Носике, Виталии Топаллере, Льве Авенайсе и др. Они все добились своей популярности, прежде всего, потому, что они не боялись. Потом подавляющая часть этих непрофессионалов отошла от журналистики, и в итоге остались в ней в большинстве своем именно профессионалы, но все это, повторю, было уже потом. Еще одной неожиданностью стала совершенная доступность, открытость израильских лидеров для журналистов. В той жизни, как все помнят, власть предержащие почти не давали интервью и вообще не стремились дружить с прессой. Для меня было удивительным и то, что основу существования газеты составляет реклама. Сам мир рекламы, ее обилие в газетах было тогда для нас в новинку. Кстати, на определенном этапе мне пришлось позаниматься и сбором рекламы – этим нелегким, но порой весьма прилично оплачиваемым трудом.
– Наверняка за столько лет работы в газетах с вами произошло немало историй, о которых вы сегодня вспоминаете с улыбкой…
– Да, конечно. Скажем, в период, когда я занимался сбором рекламы, был у меня один постоянный клиент, с которым мы в итоге стали вроде бы хорошими приятелями. И вот однажды я прихожу к нему, а он мне говорит: "Знаешь, Леня, ты только не обижайся, но мы теперь будем давать рекламу через другого агента". Начинаю выяснять, в чем дело, и оказывается, что к нему пришла некая девушка, которая решила данный вопрос чисто по-женски – так как я его, решить, разумеется, не мог. Признаюсь, тогда я был в некотором потрясении: мой клиент был вполне обеспеченным и, как мне казалось, порядочным человеком. Но в итоге эта история помогла мне лучше понять характер некоторых израильских бизнесменов и… некоторых девушек тоже. Но самое забавное в моей деятельности рекламного агента заключалось в том, что я приходил в самые разные места, зачастую к очень мелким бизнесменам, уговаривал их дать рекламу в неведомые им русскоязычные газеты – и они эту рекламу давали! До сих пор не пойму, зачем они это делали – на дворе стоял 1989 год, большой алии еще не было, о том, что такое русскоязычная пресса и кто ее читает, эти выходцы из Марокко и Ирана понятия не имели, и, тем не менее, платили деньги. Другого объяснения, кроме того, что таким образом они хотели помочь мне, новому репатрианту, заработать у меня не было. И вот тогда я окончательно понял, что страну для жительства выбрал правильную.
Был у меня еще один очень смешной эпизод с одним из редакторов и основателем целого ряда русскоязычных газет. Этот человек чрезвычайно плохо рассчитывался со своими сотрудниками. Причем обычно он уходил от оплаты под тем предлогом, что у него кончились чеки. В конце концов он задолжал мне несколько тысяч шекелей – очень приличную по тем временам сумму. И тогда я. вспомнив свою хулиганскую юность, запер этого деятели в его кабинете и объявил его жене, что он отсюда не выйдет, пока не вернет мне долг. "Я вызову полицию!" – пригрозила мне его супруга. "Именно это я от тебя и жду, – ответил я. – так как сам я на иврите не говорю и потому полицию вызвать не могу". Через полчаса сидения в кабинете, когда человеку уже начинает хотеться в туалет, я услышал возглас его супруги: "Леня, какое счастье – нашелся чек!". Кстати, после эта история никак не повлияла на наши с ним отношения.
Если начать вспоминать забавные истории, то не могу не вспомнить один из многих визитов в нашу редакцию Арика Шарона. В моем кабинете тогда висел большой плакат с портретами членов Политбюро ЦК КПСС, и накануне прихода Шарона я в шутку вместо шедшего последним портрета председателя ревизионной комиссии Сизова вклеил портрет самого Шарона. И вот мы сидим с ним, разговариваем, и я спрашиваю его: "Арик, а ты обратил внимание на этот плакат?". "Да, конечно, – отвечает он. – Я же их всех знаю. Это – Брежнев, это – Андропов, вот Горбачев…" И вдруг, после секундной паузы: "А это же… я!". "Да, – говорю, – Арик, это конечно, ты!" И тут он задает вопрос, которого я никак не ожидал: "А почему я – последний?!" И спросил таким строгим голосом, словно хотел подчеркнуть, что он все-таки генерал, а я всего лишь "рядовой необученный". Надо было как-то выкручиваться из возникшей ситуации, и тогда я сказал: "Арик, да это потому что ты – самый юный из них!" Шарону, который уже тогда немного комплексовал по поводу своего возраста и состояния здоровья этот ответ очень понравился. Вообще, о долгожителях нашей политики я мог бы рассказывать очень долго. Помню, на одном из приемов Шимон Перес много и охотно фотографировался в окружении молоденьких девушек. Когда же я решил для фоторепортажа об этом приеме тоже сфотографироваться с ним рядом, Перес ответил по-русски: "Нет, я – только с девочками!". Кстати, и с Шароном весь разговор шел на русском языке, и когда его пресс-секретарь вовремя беседы постучал пальцем по циферблату часов, намекая, что запланированное на беседу время истекло и надо уходить, Шарон вдруг сказал пресс-секретарю, не понимавшему русского языка, по-русски: "Послушай, я не хочу отсюда уходить. Здесь все свои!". И было видно, что говорит он это совершенно искренне. Еще одна забавная история произошла во время встречи с президентом Украины Леонидом Кучмой. Так получилось, что для меня на этой встрече забыли поставить табличку, и тут один из крупных российских чиновников, ныне министр, мой хороший знакомый, говорит: "Леня, садись рядом!". Ну, я и сел рядом на свободное место, совершенно не обращая внимания, что же рядом с ним за табличка. И вдруг он с улыбкой кричит на весь зал: "Ребята, да фотографируйте же! Фотографируйте срочно!". И действительно: смотрю – фотографы вскочили и со всех сторон то и дело мигают фотовспышки. И тут он мне говорит: "Ты хоть посмотри на чье место ты сел!". Я смотрю на табличку, а на ней надпись: "Представитель администрации президента РФ". "Ну вот, – говорит он, – люди в кипах уже в администрацию президента прорвались!".
– Если мы продолжим разговор в том же духе, то читатель наверняка решит, что жизнь главного редактора "НН" складывается исключительно вот из таких веселых эпизодов. Но, уверен, были в вашей карьере наверняка и немало грустных моментов.
– Разумеется, были, есть и еще будут. Работа в русской газете грустна сама по себе. Говоря словами Визбора, мы – уходящая натура, "словно радиолы во дворах". Уходящая натура – это не только газета, но и ее читатели, и ее писатели… Самое грустное, наверное, это когда уходят коллеги, наши замечательные журналисты, наши ветераны, подчас очень близкие друзья. Да и сами газеты становятся меньше, и от этого признания никуда не уйдешь. Ничего не поделаешь, все в этой жизни рано или поздно кончается. Осень вообще очень грустная пора, но ведь и по-своему красивая… В то же время даже в этой ситуации есть свои преимущества: куда реже раздаются звонки из высоких инстанций с попыткой как-то повлиять на нашу позицию. Это было одной из самых неприятных сторон нашей деятельности. Надо сказать, что большинство израильских политиков никогда не вмешиваются в работу журналистов. Однако находились и такие – в основном, разумеется, чаще всего это были наши, русскоязычные политики, которые очень уж бурно реагировали на уже вышедшие или только готовившиеся к публикации статьи. Но в последнее время это происходит все реже и реже, и это приятно. Думаю, это связано с целым рядом факторов. В том числе и с тем, что наши политики, наконец, "окультурились", приняли израильские правила игры.
– Что доставляет вам наибольшее удовлетворение от работы? Или за эти годы стояния у газетного конвейера все превратилось в рутину, и говорить о каком-то удовольствии от сделанного уже не приходится?
– Конечно, того незабываемого ощущения, когда я иерусалимской зимой 1991 года держал только что сошедший с колес, еще в буквальном смысле слова пахнущий свежей типографской краской первый номер моей первой газеты, "Полицейского досье"… такого острого ощущения радости я давно не испытывал, да и вообще таких минут, связанных с началом нового дела, у любого человека в жизни немного. Но удовлетворение от работы я, безусловно, испытываю до сих пор. Это чувство приходит ко мне и когда я держу свежий номер газеты, и когда люди звонят к нам в редакцию просто для того, чтобы сказать "спасибо", а происходит это, надо заметить, достаточно часто. За время нашего существования нам удалось многим помочь, кого-то спасти, о ком-то рассказать. Наверное, последнее даже важнее всего – рассказать о человеке, чтобы о нем не забыли; напечатать нечто, что кто-то не успел напечатать и сейчас его близкие просят сделать это посмертно…
Словом, мне не надоело быть редактором, эта работа отнюдь не превратилась для меня в рутину, хотя, если честно, я никогда не думал, что это настолько тяжелая работа. Мои впечатления о работе моих родственников-журналистов вроде говорили в пользу того, что редактура – это довольно приятное времяпровождение. Я никогда не думал, что можно так зверски уставать от чтения чужих текстов. Правда, следует сказать, что работа журналиста и редактора в Израиле совершенно несопоставима по нагрузке с аналогичной работой в бывшем Союзе. Здесь это совершенно адский, выматывающий труд.
– В чем вам вообще видится назначение, сверхзадача существования русскоязычной прессы в Израиле?
– Я думаю, ответ на этот вопрос прост: наша задача заключалась и заключается в том, чтобы облегчить абсорбцию, вхождение в израильскую жизнь и саму жизнь в Израиле людям, которые уже никогда не смогут читать на иврите так же свободно, как по-русски. К таким людям я отношу и себя, хотя живу в стране больше 20 лет, понимаю иврит, говорю и читаю на нем. Но такого же удовольствия от чтения на иврите, какое я получаю на русском языке, я получить не могу. Как, впрочем, мои дети и внуки, увы, не могут получить удовольствия от чтения на русском языке.
– В какой степени ваше личное мировоззрение, ваши политические взгляды повлияли и продолжают влиять на содержание и саму направленность газеты "Новости недели"?
– Я думаю, есть два аспекта содержания газеты, на которые мои взгляды оказывают самое непосредственное влияние. Я этого никогда не скрывал, более того – это является одним из главных условий, на которых я согласился на эту работу. Во-первых, я с самого начала решил, что пропаганды насилия, любования жестокостью, которые порой мы видим и на экране телевизора и на страницах некоторых изданий, ни в "Новостях недели", ни в других газетах концерна не будет. Да, есть суровая правда жизни, есть место для криминальной хроники, но того самого любования жестокостью, которое было очень характерно в 90-х годах для российской прессы, я всегда старался избегать. Во-вторых, на страницах газет, которые я редактирую, места для христианских миссионеров нет и быть не может. Я не вмешиваюсь ни в чье мировоззрение, я не собираюсь навязывать кому-либо свои взгляды, но миссионерская деятельность здесь, в Израиле, среди евреев, которые чудом спаслись от физического уничтожения и ассимиляции в той стране, для меня неприемлема. Это – единственные два аспекта, которые для меня важны. Что касается всего остального… Понятно, что у меня есть определенные политические взгляды, о которых не так трудно догадаться. В Израиле с этим довольно просто: сам мой внешний вид, мое место жительства и место жительства моих детей достаточно красноречиво говорят о моих политических взглядах. Но я всегда с удовольствием печатал и печатаю людей и с прямо противоположными моим взглядами. Правда, опять-таки при одном условии: если там нет оскорблений; если их авторы не пытаются кого-то унизить. Мое главное требование к журналистам и к приходящим к нам авторам только одно: пишите интересно. Исповедуйте любые взгляды, представляйте любую позицию, но пишите об этом хорошо, интересно, чтобы читателю не было скучно вас читать!
– Насколько работа в газете, постоянное общение с политиками повлияла на эти ваши взгляды, на ваше отношение к происходящему в стране? И не пришло ли вместе со "многим знанием" разочарование в Израиле?
– Безусловно, работа в газете значительно расширяет политический кругозор, и, как следствие, какие-то мои взгляды мне пришлось пересмотреть; какие-то мои позиции сдвинулись в ту или иную сторону. Самое главное, наверное, заключается в том, что этап "олимовского", однобокого восприятия израильской действительности у меня давно прошел, как прошло вообще и восприятие жизни исключительно в черно-белом цвете. Сегодня люди, которые придерживаются порой прямо противоположных моим политических и религиозных взглядов вполне могут быть моими хорошими знакомыми. Не самыми близкими друзьями, разумеется, но добрыми приятелями. Не хочу сейчас называть чьи-либо имена, но, поверьте, в Израиле есть немало политиков и журналистов, с которыми у меня замечательные отношения при полном несовпадении наших взглядов и мировоззрений. В значительной степени на формирование этой моей позиции оказал один из самых великих людей, которых мне довелось встретить в Израиле – рав Ицхак Зильбер, да будет благословенна память праведника. Он принимал очень большое участие в абсорбции моей семьи в Израиле, и я, будучи весьма заинтересован происходящим в стране, желая принимать в этом происходящем самое активное участие, помнится, спросил: "Рав Ицхак, а вы за кого будете голосовать? В какой вы партии состоите?" Это сейчас я понимаю всю наивность и нетактичность этого вопроса; тогда мне до этого понимания еще было далеко. Рав Зильбер посмотрел на меня своими чистыми, совершенно детскими голубыми глазами и сказал: "Я в партии Моше-рабейну, Ленечка! Я в партии Моше-рабейну…" Так вот, я тоже в партии Моше-рабейну, и меня это вполне устраивает. Я приехал к себе домой. Да, в доме оказалось не все в порядке, но это – мой дом. И те, кто в нем живет – это мои ближайшие родственники. Какими бы они ни были, я их воспринимаю как своих родных. Это – то, к чему я пришел за годы жизни в Израиле. Приехал я сюда совсем не с этим.
– А с чем? С романтическими иллюзиями?
– Были, безусловно, и романтические иллюзии, и ощущение восторга от чувства что вот, наконец, я на родине. Но не следует забывать и того, что я вырос в семье, несколько поколений которой составляли рьяные коммунисты, да еще и занимавшие высокие посты в советской иерархии. Так что я искренне верил в принцип "Тот, кто не с нами – тот против нас". Сегодня я его, конечно, не придерживаюсь. Хотя, безусловно, есть принципы, которыми я все равно не поступлюсь в любой ситуации. Но отстаивать их я буду иначе, чем делал бы это прежде – с уважением к оппоненту, помня все же, что он в любом случае близкий мне человек. И еще: за эти годы прошел бывший некогда огромный интерес к тому, что происходит в тех странах, где я когда-то рос, жил и с которыми был самым тесным образом связан. То есть я, безусловно, продолжаю следить за происходящим там, мне это интересно, но сама степень заинтересованности несравнимо, намного ниже, чем было в первые годы после приезда.
– В чем, на ваш взгляд, заключается основная разница между русскоязычной и ивритоязычной прессой?
– Основная разница – в тиражах, а отсюда уже и все остальное. У ивритоязычных газет больше рекламы, у них огромный штат, огромные возможности по добыванию информации. Русскоязычная пресса во всем, что касается информации об Израиле, в основном, вторична. Но, с другой стороны, мы опираемся на замечательные традиции высокопрофессиональной русской и, не побоюсь этого слова, советской журналистики. Когда начинаешь сравнивать ивритскую прессу с русскоязычной, то видишь, что наши тексты выписаны куда более тщательно; что мы не пытаемся "набрать объем" за счет огромных, подчас не относящихся к делу или ничего не добавляющих к материалу фотографий, которые в ивритских газетах занимают порой больше половины полосы, а подчас и всю полосу. Наш читатель – он все-таки, прежде всего, читатель, а не "глядетель" газеты, в ивритских же массовых СМИ все в точности наоборот. И вот это уже от тиража не зависит; здесь просто каждый работает для своего читателя.
– Как вам видится будущее русскоязычной прессы в Израиле? И есть ли у нее вообще будущее?
– Будущее всегда туманно. "Все течет, все изменяется", – сказал в свое время Гераклит. Придет время – и уйдут и русскоязычные газеты в том виде, в котором они сегодня существуют; уйдут и ивритские газеты. Но пока есть те, кто нас читают, мы нужны и мы будем существовать. Если же оценивать ту роль, которую сыграла русскоязычная пресса в жизни нашей алии, то, думаю, ее можно сравнить с ролью путеводителя по незнакомому городу. И это был хороший путеводитель, который можно было с удовольствием читать, над которым можно было смеяться или плакать и – что самое интересное – самому участвовать в его создании. И эту роль мы в определенном смысле продолжаем играть и сегодня.
Беседу вел Петр Люкимсон
Редакция "Еврейского обозревателя" от всей души поздравляет нашего друга Леонида Белоцерковского с юбилеем и желает ему доброго здоровья и много, много удачи!
И так до 120!
|
