Польша. С евреями и без

Киев: Дух і літера. — 552 с.

Адам Михник — фигура для современной Польши, как модно ныне говорить, знаковая. Экс-диссидент, идеолог «Солидарности», с 1989 года — бессменный главред «Газеты Выборчей» — до недавнего времени самой тиражной в стране.   А  плюс ко всему — еврей, точнее, как он сам себя определяет, поляк еврейского происхождения.

Возможно, поэтому один из разделов сборника эссе посвящен еврейско-польским отношениям — их истории, полной взаимных обид и обвинений, и нынешнему состоянию (так уж случилось: евреев почти нет,  а  отношения есть).

Многие тезисы Михника удивят читателя, привыкшего оперировать (в зависимости от точки зрения) двумя стереотипами — о еврейской (светской, либеральной, коммунистической — подставь нужное) пятой колонне в Речи Посполитой и о тотальном польском антисемитизме, впитанном с молоком матери.

Итак, первый парадокс. В оккупированной Польше можно было быть одновременно антисемитом и участником акций по спасению евреев. Известно обращение Фронта национального освобождения Польши, составленное католической писательницей Зофьей Коссак-Щуцкой в августе 1942-го. Под обличающими строками о том, что резня миллионов беззащитных евреев происходит в зловещем молчании («кто молчит, видя убийство, — тот соучастник убийства, кто не осуждает — тот позволяет»), и сегодня мог бы подписаться любой гуманист. И здесь же: «Наши чувства по отношению к евреям не изменились. Мы не перестали считать их политическими, экономическими и идейными врагами Польши»…

Анализируя погром в Едвабно (где в июле 1941-го поляки заживо сожгли несколько сот евреев, — М.Г.), Михник подчеркивает, что тот, кто на этом основании пытается обобщать и утверждать, что так поступали лишь поляки и все поляки, врет так же подло, как и те, кто много лет врал об этом преступлении, сваливая его на немецких карателей.

Не меньшей травмой для истории новой Польши стал и послевоенный погром в Кельце, стоивший жизни сорока евреям. Михник приводит две интерпретации тех событий. Первая изложена в отчете келецкого епископа Чеслава Качмарека, на вопрос о причинах погрома ответившего: «Евреев не любят,  а , скорее, ненавидят на всей территории Польши, так как они являются главными популяризаторами коммунистического строя, который… навязывается силой польскому народу».

Слух о похищении христианских детей, который стал непосредственной причиной погрома, Качмарек тоже объявляет еврейских рук делом. «Этим решили воспользоваться коммунистические еврейские лидеры при содействии контролируемого ими Управления Безопасности, чтобы спровоцировать погром, который можно было бы представить как доказательство необходимости эмиграции евреев в свое государство».

По Михнику, погром в Кельце (Качмарек настойчиво называет его «инцидентом») стал венцом Шоа и означал уничтожение фундамента польской аксиологии.

К счастью для Польши, в том же июле 1946-го прозвучал и другой пастырский голос. «…Ничто, абсолютно ничто не оправдывает Келецкого преступления. Любые утверждения о существовании ритуальных убийств являются ложью. …Нам не известен ни один случай похищения христианского ребенка евреями». Это отрывки из обращения епископа Теодора Кубины, позицию которого Епископат, однако, признал «неприемлемой» для большинства епископов. К сожалению, так оно и было… В течение долгих лет, вплоть до понтификата Иоанна Павла II, в католической Польше звучал лишь голос Качмарека.

И все же… Автор не прощает и еврейского эгоизма боли. Цитируя резкие слова, обращенные раввином Каханэ к польскому духовенству на похоронах жертв погрома, он удивляется: почему раввин, осознающий польские реалии, не обратился к еврейской общественности с призывом избегать сотрудничества с коммунистическим режимом и аппаратом госбезопасности. Не должен ли был он осудить попрание гражданских прав, бесчинства цензуры, преследование солдат Армии Крайовой? Это молчание, уверен Михник, тоже имело свои акценты.

У польско-еврейской истории и в самом деле много акцентов, поэтому одним разделом еврейская тема не ограничивается, так или иначе всплывая во многих эссе сборника. Например, в воспоминаниях об Антонии Слонимском, известном поэте и драматурге, секретарем у которого был молодой Михник. Дед Слонимского, Хаим-Зелиг, — видный еврейский издатель, один из зачинателей новой прессы на иврите, отец — известный врач, принявший католичество еще до рождения Антония. И тем не менее… Когда в 1940-м, эвакуируясь с остатками польской армии из Франции в Британию, Слонимский подошел к польскому капитану корабля, тот заявил, что матросы не хотят брать на борт еврея. Уже в Лондоне было опубликовано открытое письмо лидера национал-демократов Адама Добошинского: «Вы, пан Слонимский, не вернетесь в послевоенную Польшу, потому что там не будет места для евреев и либералов». Но он вернулся. Вернулся, потому что не мог без Родины (именно так, по-советски, с прописной), хотя и не заблуждался в отношении нового режима. Когда его спрашивали, что он думает о правлении коммунистов, отвечал: «Они, как царь Мидас, — только наоборот. Все, к чему прикасался Мидас, превращалось в золото; все, чего они коснутся, — превращается в говно».

Антоний Слонимский часто защищал Польшу и поляков от обвинений в антисемитизме. Но всегда знал, что придет время и ему припомнят еврейских дедов, и тогда ни один епископ не станет на его защиту.

За мнимое жидолюбие поплатился жизнью другой герой Михника — ученый с мировым именем, профессор Габриэль Нарутович — первый президент Польши, убитый на шестой день своего президентства лишь за то, что его избрание поддержала коалиция национальных меньшинств (евреев, украинцев, литовцев и др.). Кампания ненависти, развернутая правыми, на фоне народных требований: «Долой Нарутовича, долой жида! Жиды не будут нами править!» привела к трагической развязке. Нарутович был поляком, просто время ЕГО Польши — интеллигентной, открытой, ягеллонской — еще не пришло.

Собственно, и «сухой погром» 1968 года был фактически погромом польской демократической интеллигенции под антисемитскими лозунгами. Именно тогда родился этот удивительный феномен антисемитизма в стране без евреев.

Остались, правда, поляки еврейского происхождения. «Я принадлежу к тем странным полякам, которые …не имея ни одной другой идентичности …когда слышат антисемитскую фразу, говорят: «я еврей», — признается Михник. — Надеюсь, что у меня хватит решительности поступать так до самой смерти».

И мы, пан Адам, и мы…