ВИЛЬМ ХОЗЕНФЕЛЬД: КАКИЕ ЖЕ МЫ ТРУСЫ, ЕСЛИ МОЛЧИМ...

ЮЛИЯ КАНТОР

Начало в № 22(65)

«МЫ НЕ ЗАСЛУЖИВАЕМ СНИСХОЖДЕНИЯ. МЫ ВСЕ ВИНОВАТЫ»

— Приезжая в отпуск, отец рассказывал нам обо всем. Он мучился тем, что не может противостоять происходящему, и все-таки пытался найти какой-то выход из этого кошмара. Если бы письма отца прочла цензура, его бы неминуемо расстреляли, — вспоминает Детлеф Хозенфельд, которому в 1943-м исполнилось семнадцать.

«Каждый день я веду допросы... Я не тот человек, который способен проводить это с той бессердечностью, какую здесь требуют и которая в большинстве случаев применяется... Но я все-таки доволен, что вынужден делать это, поскольку смогу хоть кому-то сделать что-то хорошее», — написано 23 августа 1944 года. Среди спасенных им — варшавский ксендз Цицера. Хозенфельд вытащил его из лагеря, дал фальшивые документы и взял учителем польского языка на курсы для солдат. Ксендза разыскивало гестапо, о чем Хозенфельд, разумеется, не мог не знать. Как не мог не знать, что, если правда вскроется, их обоих ожидает смерть. Еще одного поляка — случайного знакомого — он избавил от смерти, вытащив из машины, которая везла обреченных на расстрел заложников. Под его «прикрытием» жил немецкий коммунист Херли, еще в 30-е годы попавший в концлагерь и чудом выживший.

Вильм Хозенфельд начал вести дневник в 1942 году — в карманной записной книжке. Попав в окружение в 1944-м, он отослал дневник полевой почтой домой.

Оборванные на полуслове фразы, далекий от совершенства язык... Исповедь человека, осознавшего губительную лживость всего, чему он слепо верил и верно служил. И причастности к этой всеобщей лжи Хозенфельд себе уже не прощает. «Какие же мы трусы, если молчим, когда такое творится. Вот почему кара за это падет и на нас, и на наших невинных детей, потому что, допуская такие преступления, мы становимся их соучастниками», — такой приговор самому себе Хозенфельд выносит в августе 1943-го.

Он не отделяет себя ни от собственного народа, ни от чудовищного режима с его зверствами: «Мне стыдно выходить на улицу. Каждый поляк имеет право плюнуть нам в лицо... Дальше будет только хуже, и мы не имеем права жаловаться, потому что иного не заслужили».

Вильм Хозенфельд стал антифашистом, хотя, конечно, вряд ли думал так. Просто он нашел в себе мужество не подчиниться главному приказу фюрера — приказу освободиться от «химеры, именуемой совестью». «За все зло и все убийства, которые мы совершили, за все несчастья, которые мы принесли, теперь будет расплачиваться весь народ... Мы покрыли себя несмываемым позором и будем навечно прокляты. Мы не заслуживаем снисхождения. Мы все виноваты».

Последняя запись в дневнике сделана 11 августа 1944 года. «Кажется, фюрер приказал сровнять Варшаву с землей, и это уже началось... Это банкротство нашей восточной политики». Последнее письмо домой капитан Хозенфельд написал из горящей Варшавы 16 января 1945-го. Днем позже его взяли в плен.

«ЭТИ ЛЮДИ МНЕ БЛАГОДАРНЫ И МОГУТ ПОМОЧЬ»

Первая весточка из советского лагеря для военнопленных пришла к жене и детям Хозенфельда к Рождеству 1945 года. На почтовой карточке Международного Красного Креста — штемпель: «Просмотрено цензурой». Следующая (как и все остальные), написанная обязательным для удобства цензуры каллиграфическим шрифтом, пришла через месяц. «Я имею теперь хорошую работу. Я почтмейстер и сортирую почту». Хозенфельд тогда искренне верил в скорое освобождение: «Следующий Новый год мы обязательно встретим вместе»...

В 1946 году освобожденный солдат, сидевший с Хозенфельдом, привез его семье крошечный листок с фамилиями спасенных. Четвертым в «списке Хозенфельда» стоит имя Шпильмана. «Дорогая Аннеми, пиши этим людям в Польше, они мне благодарны и могут помочь. 15.07.46». Письмо пианисту было отправлено в 1946 году, но до адресата не дошло.

Владислав Шпильман узнал имя своего спасителя и его судьбу только в 1950-м. От своего земляка Леона Варма, бежавшего из поезда, направлявшегося в Треблинку, и получившего от капитана Хозенфельда «арийские» документы и рабочую карточку. Варм в 1950 году разыскал семью капитана, и Аннемария показала ему список спасенных. Не доверяя почте, Варм, к тому времени уже живший в Австралии, через знакомых передал пианисту фото Хозенфельда и письмо с рассказом о его судьбе.

Шпильман обратился к шефу польского НКВД Якубу Берману.

— В коммунистической Польше на такой шаг надо было решиться: каждого, кто имел контакты с иностранцами, эмигрантами — а отец должен был объяснить, откуда у него информация о послевоенной судьбе Хозенфельда, — могли объявить шпионом, — рассказывает Анджей Шпильман.

Берман заявил, что помочь нацисту невозможно и неосмотрительно даже думать об этом.

— Отцу не давало покоя это бессилие — он не смог помочь человеку, спасшему ему жизнь.

В 1957 году, когда Владислава Шпильмана выпустили на гастроли в ФРГ, он разыскал Аннемарию Хозенфельд, и с тех пор контакты семей спасенного и спасителя не прерывались.

Не мог помочь своему спасителю и ксендз Цицера: какой вес имело бы заступничество служителя культа в СССР? Безуспешны были усилия и коммуниста Херли, после войны возглавившего в Германии Общество репрессированных. Слова немецкого коммуниста на коммунистов советских, выдававших Гитлеру бежавших в СССР членов Коминтерна, никакого впечатления не произвели...

«ВОЗВРАТИТЬСЯ ДОМОЙ — ЭТО ТАК ЖЕ, КАК ПОПАСТЬ В РАЙ»

В письмах родным из лагеря Вильм Хозенфельд много цитирует Библию, выбирая цитаты о возвращении. Он изучает русский язык, как в Польше — польский. Августовская открытка 1947 года: «Пишу левой рукой. В воскресенье у меня неожиданно случился паралич правых руки и ноги, затруднена речь... Я имею очень хороший уход заботливого русского врача в лазарете».

Он выздоравливает после первого инсульта, а об отношении к нему, пленному немцу в офицерских погонах, можно судить по полунамекам в открытках, прошедших через цензуру: «Вы дома верите, что все уже в прошлом. Это не так... только моя любовь к вам и сила духа помогают мне все преодолеть». С ноября 1947-го по май 1948-го никаких известий из лагеря нет.

Маниакальные всполохи надежды сменяются отчаянием, а глухие намеки на очередной инсульт, объясняющий долгое молчание, «просачиваются» только в виде заверений о добром здравии: «Красный дом» по-прежнему страшен. Но я за себя не опасаюсь... О возвращении домой уже не хотим говорить — это так же, как попасть в рай. Я надеюсь и на то, и на другое...». Вильм Хозенфельд продолжал писать домой до сентября 1949 года. Последние открытки свидетельствуют о психическом и физическом угасании.

«НА МОГИЛЕ ОПОЗНАВАТЕЛЬНЫЙ ЗНАК — ТАБЛИЦА»

Листаю папку с грифом «Рассекречено».

«МВД СССР... Личное дело №4047 на осужденного военного преступника, военнопленного: Хозенфельд Вильгельм Адальберт. Подданство германское. Партийность — член фашистской партии. Вероисповедание — католик. Образование — 5 классов начальной школы, 3 класса гимназии, 6 лет семинарии.

Осужден... Прибыл... Убыл...

Под анкетой примечание: «Написанные мною данные, возможно, неточны, так как я уже трижды болел ударом и многое забыл. В.Хозенфельд».

Приговор. «Именем Союза Советских Социалистических Республик 27.05.50. Военный трибунал войск МВД Минской области... рассмотрел в закрытом судебном заседании дело по обвинению военнопленного Хозенфельд Вильгельм Адальберт... Установил: Хозенфельд с 1939 года проходил службу в Германской армии, ...в составе батальона «Франкен» охранял лагерь военнопленных польской армии, после чего по 1944 год проходил службу в офицерских должностях в Варшавской комендатуре, где в августе 1944 года участвовал в карательных действиях против восставших польских граждан, которых лично допрашивал и отправлял в тюрьму, чем способствовал укреплению германского фашизма и враждебной СССР деятельности».

Из письма Вильма Хозенфельда жене 23 августа 1944 года: «Каждый день я провожу допросы. Сегодня снова активист (речь идет о Варшавском восстании) и 16-летняя девушка... Возможно, девушку я смогу спасти. Вчера была доставлена студентка... Потом польский обервахмистр полиции 56 лет. Эти люди действовали из чистого патриотизма... Я пытаюсь спасти каждого, кого можно».

Военный трибунал приговорил Хозенфельда к «лишению свободы сроком на 25 лет». Срок отбытия наказания трибунал постановил исчислять с декабря 1949 года — при том, что Хозенфельд был взят в плен пятью годами раньше. Он пытался обжаловать приговор. Естественно, безуспешно.

— Отношение к Хозенфельду было абсолютно типичным для практики военных трибуналов, — комментирует доцент Санкт-Петербургского университета главный редактор журнала «Новый часовой» Андрей Терещук. Наивно было бы ожидать, что следствие примет во внимание смягчающие обстоятельства: факты спасения Хозенфельдом людей. Как известно, с мая 1945-го по 1953 год в советские лагеря, в том числе размещавшиеся на территории бывших концлагерей Бухенвальд и Заксенхаузен, попадали граждане СССР, члены антифашистского Сопротивления, наши бойцы, побывавшие в гитлеровском плену и потому априори считавшиеся предателями. И если так ушли в небытие тысячи наших сограждан, стоит ли удивляться приговору в отношении человека в нацистской форме?

Информацию о том, что происходило с Вильмом Хозенфельдом дальше, можно почерпнуть только из истории болезни, выписки из которой хранятся в рассекреченном деле: «С 1947 года — четыре инсульта с параличом правой половины тела, 1945 год — дистрофия, отечная форма... Самостоятельно ходить не может. Кровяное давление 225/140. Со стороны психической сферы также отмечены отклонения от нормы: больной часто болезненно смеялся или плакал, отмечено понижение памяти. Клинический диагноз: гипертоническая болезнь, общий атеросклероз, тромбоз коронарных сосудов, нефроцирроз, левосторонний гемоторакс».

«Извещение о смерти осужденного военного преступника в лагере спецгоспиталя 57/71, дислоцированного на территории Сталинградской области. 13.08.52 умер Хозенфельд Вильгельм Адальберт. Труп похоронен в квадрате 27 в могиле 20. На могиле опознавательный знак — таблица». Семья Хозенфельда уже полвека ищет этот «квадрат».

НЕПОСАЖЕНОЕ ДЕРЕВО

«Спасший одну жизнь спасает весь мир», — гласит надпись в израильском музее «Яд ва-Шем». Есть там Аллея праведников мира — она состоит из деревьев, посаженных спасенными в честь спасителей. Дерева в память о Вильме Хозенфельде на этой аллее нет. Эксперты музея посчитали невозможным признать его праведником. Аргумент — капитан вермахта Хозенфельд был признан в СССР преступником и осужден Военным трибуналом, приговор которого не отменен.

«УМЕТЬ ПРОЩАТЬ И НЕ РАЗУЧИТЬСЯ ПОМНИТЬ»

Владислав Шпильман после войны как солист уже почти не выступал — пережитое не прошло бесследно. Но создал знаменитый Варшавский квинтет, давший с его участием более двух тысяч концертов во всем мире, придумал фестиваль в Сопоте и до конца жизни писал музыку для детей, которых считал «самой искренней и требовательной аудиторией». Его книга «Смерть одного города» в 1998 году была переведена на немецкий язык, годом позже — на английский. (Русское издание увидело свет летом этого года уже под названием «Пианист».) «Мне позвонил агент Романа Поланского, сказавший, что режиссер прочитал книгу и хочет снимать фильм. Что   ж , пусть», — говорит пианист в своем последнем интервью. Фильм он не увидел — умер, когда съемки только начались.

У преступлений нацизма — преступлений против человечности — нет срока давности. Как нет срока давности у поступков, совершенных во имя ее. На презентации немецкого издания «Смерти одного города» в Гамбурге Владислава Шпильмана спросили: «С какими ощущениями вы приезжаете в Германию?» Он ответил: «Я не был бы человеком, если бы не умел прощать. И если бы разучился помнить».