КАК МЫ УЧИЛИСЬ...

БОРИС ХАНДРОС

КАК В КАПЛЕ...

Озаринецкая начальная евтрудшкола — и есть та капелька — одна из многих, в которой отразилась недолговечная — всего каких-то 20 лет, — но буквально нашпигованная бурными событиями, взлетами и падениями, история советской еврейской школы.

Начнем с того, что до Октября еврейских (идиш) школ в России,   а  значит, и в Украине, практически не было. Были повсеместно — в местечках и городах — хедеры, начальные религиозные школы, где обучение велось на древнееврейском.

Первая светская школа на идиш открылась в Чернобыле в 1912 году благодаря стараниям братьев Резник. (Липа Резник — известный идишистский поэт, драматург; Яша Резник — выдающийся ученый, педагог, в будущем — доктор педагогических наук, профессор Киевского педагогического института.)

Бурный рост (более четырехсот школ в Украине) евтрудшкол происходит в начале 20-х годов — сразу же после окончания гражданской войны. В 1922 году дети нашего местечка стали учениками первой открывшейся здесь еврейской светской школы. Были и желающие учиться на педагогических курсах — мой отец Нахман-Мойше Хандрос на курсы в Киев поехал весной 1926 года. Среди его учителей были известные еврейские поэты Эзра Фининберг, Давид Гофштейн и многие другие.

В 1926 году мой отец и заведующий украинской семилетней школой Александр Алексеевич Кривицкий встретились на заседании членов этнографического кружка.

Без Кривицкого история еврейской школы, да и всего местечка, была бы неполной. Выпускник знаменитых в дореволюционные времена Черняевских педагогических курсов (1911 г.), человек поистине энциклопедических знаний, Кривицкий мог бы (и такие предложения были) преподавать в частной гимназии, реальном училище, что гарантировало налаженный городской быт, высокие заработки. Но он выбирает сельскую школу. Занятия в еврейской школе ученики сочетали — и, судя по результатам, весьма успешно — с учебой у Александра Алексеевича, с одинаковым блеском преподававшего все предметы, включая сверх обычных школьных (по программе семилетки) археологию, геологию, краеведение, этнографию, фольклор. Не только своими захватывающими рассказами, но и самим своим существованием он оказывал огромное влияние на моего отца, на всех нас, детей и взрослых; радостью было любое общение с ним.

Именно по рекомендации Кривицкого отец был назначен учителем,  а  вскоре и заведующим евтрудшколы. Отец никогда не пристраивался, не лукавил, когда воспитывал своих детей и своих учеников. «Дер форзипер» —председатель сельсовета сапожник Ицик Шлаин, произнося 1 мая 1935 года свою вошедшую в местечковый фольклор здравицу в честь моего отца («Зол лейбн дер ройтер лэрер, вос махт ди ройте киндер» — «Да здравствует красный учитель, который делает красных детей»), — был в главном точен.

«Делая красных детей», отец оставался предельно искренним, отдавая всего себя — всего без остатка — тому, что стало для него на долгие годы смыслом существования, новой религией. Ему (да разве ему одному?) казалось, что революция, Ленин, советская власть открыли перед еврейством невиданные перспективы.

Сотни еврейских школ, учебники, географические атласы. Помню огромную карту с фигурками в национальных костюмах, представляющими все (более 100) нацменьшинства Союза. Евреи значились в ней наряду с русскими, украинцами, тунгусами, эскимосами и еще не входили в разряд «др.».

Школа воспитывала любовь к родному языку, к истокам «мамэ-лошн».

Уроки по атеизму, которые отец проводил в школе и в клубе, были особыми: ведь в отличие от многих малограмотных, просто невежественных, воинствующих безбожников, отец отлично знал Тору, Талмуд, Гемору и о священных книгах всегда говорил с уважением («в них мудрость веков, поколений»). Своим интересом к истории религии я, как и многие мои товарищи, обязан именно этим урокам.

...С 1931 по 1935 я учился в отцовской школе. Она была самостоятельным учебным заведением и в то же время своего рода филиалом Озаринецкой семилетней,  а  затем средней. И не только потому, что мы, перейдя коридор, после четвертого класса попадали в пятый класс украинской школы. Дружба, интернационализм не на словах,  а  на деле, братство обогащали жизнь двух школ...

Четырехлетка впитывала лучшие традиции школы Кривицкого. Археологический и геологический музеи, мастерские, свои начинающие поэты, отличный хор, драматический кружок. При школе успешно действовал ликбез, куда ходили не только родители, но дедушки с бабушками отцовских учеников.

На моей памяти в местечке преобладали многодетные семьи, где с трудом сводили концы с концами. Списки остро нуждающихся составлялись заранее при участии родителей. Отец отправлялся с таким списком в район. Пальто, ботинки, валенки, галоши, штанишки, платьица, полученные из «Джойнта» и других организаций, выдавались бесплатно. Никто из ребят одеждой не выделялся: все в чистом, одеты скромно, но опрятно.

В школе была отлично продуманная система экскурсий, уроки природы, краеведения, трудовое воспитание (ремонт школы, сбор лекарственных растений, работа на опытных участках и колхозном поле). Я, например, с большим удовольствием красил парты, мой младший брат шефствовал над школьными кроликами. Всей школой мы собирали лекарственные растения. Каждому находилось дело по душе.

Из самых ранних детских воспоминаний: в нашей маленькой спаленке, служившей отцу и кабинетом, горит керосиновая лампа (ее зажигали в три-четыре часа утра), отец, склонившийся над столом...

Просыпаясь задолго до рассвета, я видел на стене отброшенную керосиновой лампой огромную тень. К урокам он, несмотря на большой опыт, готовился очень тщательно, писал конспекты своим бисерным каллиграфическим почерком.

Отец, хоть не признавал ни спиртного, ни табака, никогда не отличался богатырским здоровьем. Непонятно, откуда брались силы на уроки, конспекты, самообразование, на хозяйственные хлопоты, на поездки зимой в соседний лес за топливом для школы, на многочисленные общественные обязанности. Его не раз избирали депутатом исполкома сельского и районного советов.

Мама делила с отцом все хозяйственные хлопоты, связанные с заведованием: ремонт, огород, школьные завтраки — в голодный 33-й год эти скудные завтраки не одному из моих товарищей спасли жизнь.

Несколько слов о закрытии школ. В сентябре 1934 года в Озаринцы, в нашу школу, приехала группа киевских писателей: Липа Резник, Григорий Полянкер, Мотя Талалаевский.

1934 год — это одновременно и пик в развитии, и начало конца культур национальных меньшинств. В 1928–32 гг. в Украине было: польских школ — 351, немецких — 592 (!!!), еврейских — 480 (начальные, 7-летние и средние). Для тех, кто оканчивал еврейские школы в 20-е и в начале 30-х годов, был немалый выбор: средние и высшие учебные заведения с преподаванием на родном языке, всевозможные курсы, техникумы, институты. Успешно работали еврейские издательства в Москве, Киеве, Минске, Одессе.

Первые мощные удары по культуре и образованию национальных меньшинств были нанесены еще в конце 20-х — начале 30-х годов. Закрывали синагоги, иешивы, костелы, кирхи... Хедеры, иешивы, ненавистные советской власти и евсекции, были полностью вытеснены светскими школами (в 1934 году в Озаринцах уже не было ни одного даже подпольного хедера).

До войны, тем более — до 34-го года, ассимиляция почти не ощущалась. Приехавшие из больших городов на каникулы или в отпуск дядья, тетки, старшие братья и сестры — со своим ленинградским выговором или московским аканьем — тут же переходили на домашний идиш.

Между тем в городах, даже таких, казалось бы, исконно еврейских, как Могилев-Подольский, вовсю шел процесс ассимиляции. В семьях городской еврейской интеллигенции, особенно в ее партийной, советской прослойке, говорить по-еврейски уже считалось неприличным.

Отметим ради истины. Еврейские школы не закрывали, они куда чаще закрывались. Родители, думая о будущем своих детей, отдавали их в первые классы русских, реже — украинских школ, так как после 1934 г. повсеместно были закрыты еврейские техникумы, вузы и т.д.

...Озаринецкая школа, как, впрочем, и ряд других местечковых школ, оставалась этаким островком, исключением. Дети местечка, как правило, поступали в первые классы еврейских школ,  а  затем, окончив четырехлетку, переходили в украинские школы.

Но это не спасало положения.

Уничтожив «кулачество как класс» в местечке и в селе, покончив с нэпом, сломив насильственной коллективизацией и организованным голодом хребет крестьянству, разрушив исконные экономические связи между местечком и селом, Система, начиная в 1934 года, открывшего эру великих репрессий, вступила в войну на уничтожение — не только с инакомыслием (часто — мнимым), но и с многоязычием: один вождь — Сталин, один народ — советский, один язык — русский.

К концу 1930-х годов в Украине были закрыты все еврейские школы и техникумы, еврейские институты (только в Одессе их было два), все синагоги и молитвенные дома (в Киеве в 1926 г. их было более 60), все еврейские кафедры (в Киеве — 4), еврейские детские дома, Дома культуры, клубы; огромное множество еврейских гастролирующих (бродячих) театральных коллективов.

Понимали ли мы в наших Озаринцах весь трагизм происходящего? Нет и нет! Все, что последовало за выстрелом в Смольном (убийство Кирова и вакханалия процессов, расстрелов) воспринималось нами как нечто само собой разумеющееся.

На фотографии — последний выпуск еврейской начальной школы, май 1941 г. (до начала войны оставались считанные недели).

19 марта 1944 г. наше местечко было освобождено.  А  уже в апреле дети местечка, вчерашние узники гетто, приступили к занятиям. Мой брат Марк (10 лет), сестричка Софа (6 лет) пошли в 1-й класс. По воспоминаниям брата, отец на первом уроке написал на доске: «Ди ройте армей от унз бефрайт. Их багрис айх, киндер, митн лебн» — «Красная Армия нас освободила. Поздравляю вас, дети, с жизнью».

...Последняя еврейская школа в Украине. Она просуществовала до августа 1945 г. Отца вызвали в облоно. Вежливо объяснили, что для одной школы невозможно выпускать учебники, пособия и т.д. Получил новое назначение. Мои родители — Наум Борисович и Мина Борисовна, перейдя коридор, стали учителями начальных классов Озаринецкой украинской средней школы. «Лэрер» Хандрос стал «вчителем» Хандросом. Он и в селе оставил по себе добрую память.

И в заключение. Так чем же была советская еврейская школа? Однозначного ответа нет. Глубоко убежден — ошибаются те, кто старается вычеркнуть эти страницы из еврейской истории или рисуют ее одними черными красками. В разрушении старого уклада местечка светская идиш-школа принимала, да и не могла не принять активное участие даже своим самим существованием. Не по ее инициативе, но при ее участии закрывались хедеры, синагоги. С другой стороны, еврейская школа, открывая окно в большой мир, давая путевки в жизнь многим еврейским детям, на долгие годы заряжала своих питомцев любовью к мамэ-лошн, к еврейской культуре, благодарной памятью о Местечке, которого нет.

Общение — драгоценная вещь. Особенно, когда это общение с неравнодушными к окружающему миру людьми. Именно таким человеком является один из старейших еврейских писателей и журналистов Борис Хандрос. Наши беседы с ним в редакционных стенах всегда насыщены и эмоциональны. Такими же неравнодушными всегда получаются его газетные материалы, книги и киносценарии. В них чаще всего идет речь о том, что он хотел бы рассказать молодому поколению — о событиях минувшей войны. О реках крови, убийствах и предательствах, но и о героизме еврейского народа и о высоком благородстве людей, спасавших евреев в те страшные годы.

25 декабря Борису Наумовичу исполнилось 80 лет. Поздравляя юбиляра с днем рождения, мы желаем ему крепкого здоровья и еще многих творческих успехов.