В ЗАЩИТУ ФЕЙХТВАНГЕРА

ЛАЗАРЬ БЕРЕНСОН

Как обезьяны на цепи,
Шагали мы гуськом.
Мы молча шли за кругом круг
В наряде шутовском.
Сквозь дождь мы шли за кругом круг
В молчанье нелюдском.
Оскар Уайльд
 «Баллада Редингской тюрьмы»

Исполнилось 45 лет со дня смерти Фейхтвангера, знаменитого немецкого писателя и гуманиста. Скончался он 21 декабря. Этот автор четырех десятков популярных произведений, пьес, научных трактатов, литературных и философских исследований, видный общественный деятель, активный антифашист известен всему миру как один из самых ярких интеллектуалов XX века. Для нас же не менее важно, что в любой ипостаси он оставался достойным евреем, воспевал и отстаивал наши национальные доблести, поэтизировал нашу самобытность, воссоздавал историческое прошлое своего народа, утверждал его непреходящую ценность в современном мире. И, что не менее важно, он отказался от принятия христианства как условия получения кафедры в Берлинском университете в начале прошлого века и с тех пор, начав с первых маленьких драм на еврейские темы, через все последующие произведения, и до последнего романа «Ифтах и его дочь», боролся с антисемитизмом, противопоставляя ему наше «тихое мужество Духа».

Сейчас во многих публикациях вновь появились обвинения Лиона Фейхтвангера в апологетике Сталина и одобрении адского режима. При этом называется его книга «Москва, 1937», вышедшая в столице СССР в том же году. В лучшем случае писателю приписывают наивность, легковерие, политическую слепоту, в худшем — отступление от своих демократических принципов и даже ангажированность, дабы обеспечить издание в Москве журнала «Дас ворт», основанного писателем совместно с другими известными антифашистами   Б .Брехтом и В.Бределем. В доказательство последнего журналист приводит слова Брехта о спорной книге Фейхтвангера: «Это лучшее, что написано в западной литературе».

...В середине декабря 1936 года «Правда» писала: «Тов. Сталин принял германского писателя Л.Фехтвангера. Беседа длилась свыше 3 часов» (почему так переиначили на немецкий лад еврейскую фамилию писателя, можно только строить догадки). В Москве он пробыл долго, интересовался политической жизнью страны, присутствовал на процессах троцкистов, общался с лидерами Коминтерна. Признал ли Сталина, поверил ли в его потемкинские деревни, обратился ли в его сатанинскую веру — к этой загадке еще вернемся.

Лион Фейхтвангер не был первым и единственным большим художником, «очарованным» Сталиным. Дьявольскому обаянию поддались автор популярных исторических романов Эмиль Людвиг, знаменитый фантаст Герберт Уэллс, похвалу вождю пропел классик европейского гуманизма Ромен Роллан. Неистовый правдолюб Анри Барбюс, после многочасовой беседы со Сталиным на даче в Зубалово, пафосно завершает свою книгу о нем: «Человек, чей профиль изображен на красных плакатах рядом с Карлом Марксом и Лениным, — это человек, который заботится обо всем и обо всех, который создал то, что есть, и создает то, что будет. Он спас. Он спасет. И кто бы вы ни были, лучшее в вашей судьбе находится в руках человека, который бодрствует за всех и работает, — человека с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата».

Известно, что художники склонны увлекаться, поэтому приведу два примера из политической сферы. Ветеран большевистского лагеря, тертый партиец Владимир Антонов-Овсеенко, незадолго до своей казни, совершенной по приказу кровавого Иосифа, восклицает: «Еду в Испанию! Я был у Сталина. Это необыкновенный человек. Какая концентрация воли и ума. Какая колоссальная энергия!».

Спустя два десятка лет совсем другой политик, глобального масштаба деятель, принципиальный, последовательный, непримиримый враг большевизма, Советского Союза и его вождя, прозорливый Уинстон Черчилль писал: «Сталин произвел на нас величайшее впечатление. Его влияние на людей неотразимо. Когда он входил в зал на Ялтинской конференции, все вставали словно по команде и, странное дело, держали почему-то руки по швам...».

В маниакальном стремлении покорить души и умы просвещенного Запада не обошел Сталин своим вниманием и патриарха европейского вольнодумства Бернарда Шоу, устроив этому нобелевскому лауреату пышные торжества в Москве по случаю его 75-летия. Великий парадоксалист характеризовал Сталина как симбиоз папы с фельдмаршалом, заметив, что с трудом удавалось скрывать, как он нас ужасно забавлял. Забавлял, пишет он, имея в виду игры Сталина в 30-е годы. Забавляли скоморохи, потешали лицедеи... Можно предположить, что на творческих представителей Запада, не осведомленных о кровавом терроре в СССР, действовал сталинский гипноз. Но это не так. Многое миру уже было известно, хотя, конечно, поразительней слепое обожествление вождя внутри страны. Я не имею в виду невежественные массы или творческих подхалимов, конъюнктурщиков и властолюбцев. Памятен позорный эпизод, когда на одном из приемов в Кремле азербайджанский поэт Самед Вургун, пав на колени перед Сталиным, простирая к нему руки, декламировал свое убогое стихословие. Сразу же последовала награда: орден и звание народного поэта. А известный российский писатель, депутат, лауреат и пр. Леонид Леонов в 1949 году в связи с 70-летием Сталина предложил ввести с этого дня... новое летосчисление. Сталин воспротивился. Говорят, что все это тоже было лицедейством, инсценировкой, чтобы лишний раз продемонстрировать и величие, и скромность юбиляра.

Сразу же оговорюсь — было немало случаев, когда осанну «мужикоборцу» пели вынужденно. Известен отчаянный шаг Ахматовой, напечатавшей в начале 1957 года в «Огоньке» цикл казенно-патриотических стихов «Слава миру» со славословием тирану во спасение ее сына Льва Гумилева, над которым в это время в Лефортово измывались сталинские сатрапы. Увы, не помогло. Или Мандельштам, искупая смертный грех своих строчек «что ни казнь у него, то малина. И широкая грудь осетина» тщетно силится спастись вымученной «Одой Сталину». Но и тут в стихотворении «Меж народного шума и смеха» великий поэт поддается чарам великого шамана. Потрясенный милостью тирана, распорядившегося поначалу «изолировать, но сохранить» автора знаменитой сатиры «Мы живем, под собою не чуя земли», Осип Эмильевич умиляется («И ласкала меня и сверлила Со стены этих глаз журьба») и уж совсем в духе библейского блудного сына отвечает на «отеческую» журьбу покаянным смирением: «И к нему, в его сердцевину, Я без пропуска в Кремль вошел, Разорвав расстояний холстину Головой повинной тяжел». Сгусток обреченности и трагизма. Настрою читателя на другую тональность примером светлой и искренней восхищенности творцов небожителем. Цитата будет долгой, но ее автор и сам текст достойны нашего внимания:

«Вчера на съезде ВЛКСМ сидел в 6 или 7 ряду. Оглянулся: Борис Пастернак. Я пришел к нему, взял его в передние ряды... Вдруг появляются Каганович, Ворошилов, Андреев, Жданов и Сталин. Что сделалось с залом! А ОН (так у автора. — Л. Б .) стоял, немного утомленный, задумчивый и величавый. Чувствовалась огромная привычка к власти, сила и в то же время что-то женственное, мягкое. Я оглянулся: у всех были влюбленные, нежные, одухотворенные и смеющиеся лица. Видеть его — просто видеть — для всех нас было счастьем. К нему все время обращалась с какими-то разговорами Демченко. И мы все ревновали, завидовали — счастливая! Каждый его жест воспринимался с благоговением. Никогда я даже не считал себя способным на такие чувства. Когда ему аплодировали, он вынул часы (серебряные) и показал аудитории с прелестной улыбкой — все мы так и зашептали: «Часы, часы, он показал часы» — потом, расходясь, уже возле вешалок вновь вспоминали об этих часах. Пастернак шептал мне все время о нем восторженные слова, а я ему, и оба мы в один голос сказали: «Ах, эта Демченко заслоняет его (на минуту)».

Домой мы шли вместе с Пастернаком и оба упивались нашей радостью».

Это половодье чувств, это удушье от восторга, это безбрежное счастье лицезрения Богочеловека владели не безусым и безмозглым комсомольцем, а 54-летним доктором философских наук, известным и любимым писателем, крупным литературоведом, превосходно образованным англоманом, поклонником, пропагандистом Уолта Уитмена, писавшего в своих стихах слово «Демократия» только с заглавной буквы. И сказано это не на трибуне, прилюдно, не в компании друзей в присутствии возможного (или неизбежного) стукача, не под угрозой опалы или ареста. Вышеприведенная цитата воспроизводит запись от 22 апреля 1936 года, сделанную собственноручно Корнеем Ивановичем Чуковским в его же дневнике (см. Чуковский К. Дневник 1930-1969. М. Современный писатель, 1994. С.141). Ну, как не проникнуться уверенностью, что упомянутый съезд комсомола, как и все другие массовые представления Сталина — митинги, съезды всевозможные, парады, шествия, общественные суды, выборы, — был масштабным театральным представлением, где в окружении статистов, с помощью реквизита (в данном случае — часы) великий лицедей играл свою сценическую роль («утомленный, задумчивый, сильный, властный, женственный, мягкий» — какая гамма на потребу и малограмотной звеньевой колхоза Демченко, и эстета Пастернака), зомбируя сознание широчайших масс, истребляя в их душах нравственные сомнения и запреты, шел он шаг за шагом к своей заветной и единственной цели: безграничная власть, вселенское доминирование.