ЭТОТ СЛАДКИЙ ЯЗЫК - МАМЕ-ЛОШН

МАРИНА АГРАНОВСКАЯ

ДЕРЕВО С ПОДРУБЛЕННЫМИ КОРНЯМИ

«С детства знал я три мертвых языка: древнееврейский, арамейский и идиш (последний некоторые вообще не считают языком)...», — так начинается роман Исаака Башевиса Зингера «Шоша». Роман, написанный на идиш. Вряд ли можно короче и выразительнее рассказать об одной из бесчисленных утрат Холокоста.

Нет, не мертвым языком был идиш в довоенном мире, в довоенной Варшаве, где жил герой романа «Шоша» — начинающий писатель Арон Грейдингер. Из 16 миллионов евреев на идиш говорили не менее 11, а то и все 12 миллионов: в странах Западной и Восточной Европы, в США и Аргентине, в Палестине и Австралии — везде, где жили ашкенази.

На идиш выходило более 600 газет и журналов, писались романы и научные труды, ставились спектакли... И если в начале века еще велись разговоры о том, что идиш — это всего лишь жаргон, язык домохозяек, «испорченный немецкий», то в 30-е годы Британская энциклопедия назвала идиш одним из основных языков культурного мира.

Теперь никто уже не сможет с уверенностью сказать, как сложилась бы история идиш во второй половине XX века, если бы не Холокост.

Есть на идиш такое трудно переводимое слово «идишкайт» — дословно «еврейскость», то есть еврейская ментальность, еврейский образ жизни, еврейский дух. От мира «идишкайт», который говорил, пел, радовался, горевал, смеялся и бранился, Холокост оставил лишь осколки, и не стало слышно в бывших местечках, превратившихся в обычные захолустные городки, «пулеметной еврейской речи без проклятой буквы «р», сладкого языка идиш — маме-лошн» (Эфраим Севела). Язык лишился воздуха, лишился почвы. Как дерево с подрубленными корнями, он еще жил, но уже был обречен.

Возмужавший герой Зингера, ставший известным еврейским писателем, ведет в Нью-Йорке внешне вполне содержательную жизнь: работает в редакции еврейской газеты, пишет, встречается с читателями... Но эта жизнь — лишь мнимое, бесприютное существование, постоянное горестное воспоминание о мире «идишкайт», которого больше нет.

СТРАННЫЙ КОКТЕЙЛЬ

По историческим меркам, идиш существует недолго, около тысячи лет, но вопросов, неразрешенных до сих пор, он задал филологам предостаточно. Начнем с самого начала: где, когда, каким образом он зародился?

Еще не так давно неоспоримой считалась теория Макса Вайнрайха, автора фундаментальной четырехтомной «Истории языка идиш». По его мнению, маме-лошн родился на западе Германии. Однако с недавних пор появилась и иная точка зрения: идиш родом с востока Германии. Доказательства сторонники каждой из этих теорий выдвигают достаточно весомые: исторические факты, примеры сходства между идиш и старонемецкими диалектами — «кандидатами» в предки маме-лошн. И хотя мнение Вайнрайха продолжает оставаться наиболее авторитетным, точка в родословной идиш будет поставлена еще не скоро. Известны, по крайней мере, пять вполне обоснованных точек зрения на то, как возник этот поразительный языковой коктейль.

В Восточной Европе идиш, обильно приправленный заимствованиями из местных языков (украинского, белорусского, русского, польского, литовского, чешского, венгерского, румынского), раздробился на диалекты. Различия между ними были довольно существенными, однако говорящие на идиш евреи всегда понимали друг друга.

МИР МЕСТЕЧКА

Отношения языков иврит и идиш — поистине единство противоположностей. Это красноречиво отразили еврейские поговорки: «Кто не знает иврит, тот необразован, кто не знает идиш, тот не еврей», «Иврит учат, а идиш знают», «Б-г говорит на идиш в будни, а на иврите — в субботу».

Иврит — возвышенный язык молитвы, язык учености, книг и философских бесед. Его, «разделяя святое и будничное», не использовали в быту. Идиш — повседневный язык простых людей, изменчивый, подвижный, живой. Маме-лошн называли женским языком: это был язык «идише мамы», читательницы популярных изданий на идиш, в отличие от иврита, «фотершпрах», языка отцов, постигавших премудрости Торы и Талмуда.

Кроме гебраизмов (ивритских слов, укоренившихся в идиш и понятных каждому), практически любое слово или выражение на иврите могло быть использовано говорящими на идиш, будь то образованные люди, стремящиеся как можно точнее выразить свои мысли, или хитроумные торговцы.

Иврит был для идиш примерно тем же, чем средневековая латынь — для европейских языков, постоянным источником обогащения, залогом выразительности. Однако и язык Торы не был закрыт от влияний идиш — иврит ашкенази, в конце концов, стал значительно отличаться произношением от классического языка именно благодаря воздействию маме-лошн.

Гармоничное сосуществование двух еврейских языков — книжного иврита и разговорного идиш — нарушилось во второй половине XIX века, когда иврит стал возрождаться как современный разговорный язык, а прежде непритязательный идиш сделался языком литературным.

Случилось все, конечно, не вдруг. Нравоучительная и занимательная литература на идиш существовала уже в XVI веке. Это были переложения библейских сказаний, сборники назидательных историй из Талмуда, мемуары, рассказы о путешествиях, наконец, народные пьесы — пуримшпили. И все же идиш оставался «пасынком еврейской литературы» до тех пор, пока на рубеже XVIII–XIX веков он не стал опорой хасидизма. Превознося искренность и чистоту веры превыше учености, хасиды обращались к простым людям на их языке. Жизнеописания основателей учения и духовных лидеров, мистические рассказы, притчи, сказки сделали идиш истинным языком народной литературы задолго до того, как закончились споры о том, имеет ли маме-лошн право на этот статус.

А с 1860-х годов на идиш начинают выходить газеты.

Но, конечно, решающим для становления литературного идиш стало то, что за него проголосовали талантливые писатели — Менделе Мойхер-Сфорим, Шолом-Алейхем, С.Ан-ский, Ицхак-Лейбуш Перец, Шолом Аш. «Наши писатели смотрели на идиш свысока и с полнейшим презрением... Меня очень смущала мысль, что если я буду писать на «жаргоне», то этим унижу себя; но сознание пользы дела заглушило во мне чувство ложного стыда, и я решил — будь что будет — заступлюсь за отверженный «жаргон» и буду служить своему народу!» — объяснил свой выбор «дедушка еврейской литературы» Менделе Мойхер-Сфорим. Однако очевидно, что не только сознание пользы дела заставило писателей-реалистов предпочесть идиш ивриту. Для того чтобы правдиво рассказать о жизни еврейских местечек, подходил только идиш — этот колоритный, пряный, неподражаемый семито-славяно-германский сплав.

ТРАГИЧЕСКИЙ ФИНАЛ СТАРОГО СПОРА

Уже были написаны «Тевье-молочник» Шолом-Алейхема и «Маленький человек» Мойхер-Сфорима, уже гастролировали по России, Украине, Польше еврейские театры на идиш, а клеймо «неполноценного языка» так и не было снято с маме-лошн. Напротив, в XX веке противостояние «идишистов» и «гебраистов» вылилось в «войну языков».

В начале века казалось, что у идиш есть серьезные шансы на победу. Хотя в Эрец Исраэль стараниями Элиэзера Бен-Иегуды возрождался разговорный иврит, многим сионистам, в том числе и их лидеру Теодору Герцлю, мысль о том, что иврит сможет стать современным языком, казалась утопической. На стороне идиш были еврейские рабочие партии, и среди них влиятельный Бунд. Идиш завоевывал адептов даже в стане своих гонителей, среди которых одним из самых ярых был соратник Герцля по I сионистскому конгрессу венский адвокат Натан Бирнбаум.

Бирнбауму, выросшему в семье ортодоксальных галицийских хасидов, был отвратителен примитивный идиш его родителей. Именно ему принадлежат определения маме-лошн как «осипшего дитя гетто» и «выкидыша диаспоры». Поскольку идиш всерьез претендовал на роль общенационального еврейского языка, Бирнбаум, дабы знать врага в лицо, принялся всерьез его изучать. И, как многие другие, попал под обаяние маме-лошн. С тех пор у идиш, пожалуй, не было столь пылкого и верного сторонника.

Именно благодаря неуемной энергии Бирнбаума и его единомышленников в 1908 году в Черновцах состоялась специальная конференция, посвященная проблемам идиш. В заключительной декларации идиш был признан общенациональным еврейским языком. Напротив, участники Венской конференции 1913 года требовали признать еврейским национальным языком иврит. Диспуты «идишистов» и «гебраистов» часто заканчивались скандалами, выступавших на «неугодном» языке аудитория освистывала...

После Октябрьской революции идиш, «язык еврейских пролетариев», получил мощную поддержку советской власти: открывались еврейские школы, создавались всевозможные научные общества, финансировались филологические исследования, на идиш печатались книги. Советским еврейским ученым уже грезилась «висншафт ин идиш» — наука на идиш. Однако «праздник на еврейской улице» длился недолго: уже в конце 30-х власть охладела к культуре национальных меньшинств, и советский ренессанс идиш закончился, постепенно сменившись все более жестокими гонениями на еврейскую культуру. Если большевики враждебно относились к ивриту, «языку религии и сионизма», то для сионистов в Палестине неугодным стал идиш. Ради своей великой цели — возрождения иврита — они подвергали идиш настоящему бойкоту, не допуская его в общественную жизнь Эрец Исраэль. О противостоянии языков на земле Израиля во времена «пионеров» дает представление анекдот тех лет: «Пожилой еврей прогуливается по набережной Тель-Авива. Вдруг он замечает тонущего человека, который кричит на иврите: «Помогите!». Старик, не без злорадства, выкрикивает ответ на идиш: «Ты уже выучил иврит? Так научись теперь плавать!».

Дискуссии на высоком уровне были ненамного доброжелательнее. «Идиш — живой язык. Ему восемь-девять сотен лет, а вы хотите его убить!», — выговаривал Башевис Зингер самому Менахему Бегину. Бегин, в сердцах колотя кулаком по стеклянному столику, кричал в ответ: «С идиш мы ничто! С идиш мы превратимся в животных!». До сих пор патриоты маме-лошн не могут забыть о том, что к «геноциду идиш» приложили руку и сами евреи — пропагандисты иврита.

СБУДЕТСЯ ЛИ ПРОГНОЗ ЮНЕСКО?

После Катастрофы о противостоянии двух еврейских языков уже не могло быть и речи. Маме-лошн и лошн-койдеш словно поменялись местами. На живом современном иврите заговорила израильская улица, а идиш ушел из жизни в область этнографии: переместился с улиц и из домов в библиотеки, университетские аудитории, на фестивальные подиумы и театральные подмостки. Только ортодоксальные хасидские семьи, в основном в США и Израиле, по-прежнему говорят на идиш, оставляя иврит для общения со Вс-вышним.

Все меньше людей, для которых идиш — действительно родной язык, маме-лошн, но все больше тех, кто, вопреки реальности, пытается продлить его призрачное бытие. Уничтожив мир «идишкайт», Холокост словно дал идиш шанс на бессмертие. Вокруг этого языка возник особый ореол: идиш притягивает, его трагическая судьба завораживает, культурный мир не хочет смириться с этой потерей.

Энтузиастов изучения языка становится все больше, причем это не всегда евреи: общества любителей маме-лошн есть даже в Японии! Но оптимизм внушает не только обнадеживающая статистика: если уже один раз, вопреки всем историческим закономерностям, стараниями людей произошло чудо из чудес, возвращение к жизни иврита, две тысячи лет числившегося мертвым языком, то почему бы не случиться чуду с еще одним еврейским языком — идиш? Почему бы идиш не жить дальше, хотя по логике вещей (а также по прогнозам ЮНЕСКО) в XXI веке он должен исчезнуть?

В 1966 году Нобелевскую премию по литературе получил Шмуэль Йосеф Агнон; двенадцатью годами позднее, в 1978-м, ее присудили Исааку Башевису Зингеру. Наград удостоились не только писатели, но и языки: Агнон — первый всемирно известный писатель, пишущий на иврите, Зингера называли последним крупным мастером, пишущим на идиш. Но сам Зингер вовсе не признавал себя последним: «Некоторые считают, что идиш — мертвый язык. То же самое говорили про иврит две тысячи лет подряд... Идиш еще не сказал своего последнего слова; он таит в себе сокровища, неведомые миру».