БИБЛЕЙСКИЕ НАДПИСИ НА МОГИЛЬНОМ ПАМЯТНИКЕ ГОГОЛЮ

С.ВЕРМЕЛЬ

Искажения, относящиеся к оценке реликвий еврейской культуры, совершаются часто по «святой простоте». Разве не улыбку может вызвать история с талисманом (перстень с печатью) Пушкина, которому великий поэт придавал особенно таинственное значение и с которым, как рассказывают, он никогда не расставался? Этот перстень переходил от Жуковского-отца к Жуковскому-сыну, от этого последнего к И.С.Тургеневу, доставившему его на Пушкинскую выставку 1880 года. Надпись на перстне оказалась еврейской, и расшифровать ее предложено было бывшему тогда в Москве раввину 3.Минору. Эта таинственная надпись гласила: «Симха, сын Рабби Иосифа, благословенной памяти». Это была, вероятно, именная печать какого-нибудь еврея, ничего в себе не заключавшая ни таинственного, ни каббалистического, ни возвышенного...

К курьезам этого же рода, чтобы не сказать более, принадлежит в камне увековеченная фальсификация еврейских цитат, красующихся на памятнике Гоголю, на его могиле в Даниловом монастыре, в Москве. Памятник этот, в виде огромной плиты с надписями, поставлен уже более 50 лет назад, десятки тысяч почитателей великого писателя за этот долгий период времени приходили поклоняться этой литературной святыне России, с благоговением останавливаясь перед начертанными там надписями; надписи эти перешли во все биографии Гоголя, в руководства по истории литературы, повторялись и повторяются всей читающей Россией, и никто не обратил внимания на заключающееся в них извращение библейских стихов, то искажающее смысл текста, то приписывающее Ветхому завету слова, которых в подлиннике вовсе нет, то изменяющее оригинал настолько, что он совершенно не соответствует характеристике писателя, которую, по-видимому, авторы эпиграфа имели в виду дать с помощью этих цитат. Настолько невысок уровень знания Св. Писания даже в тех кругах, которые являются официальными толкователями этих священных для всего культурного мира текстов! И только в последнее время, в юбилейные дни, по случаю открытия памятника Гоголю в Москве, когда интерес к этому писателю и ко всему, что касается его жизни и деятельности, на время вновь поднялся в обществе, мне удалось сделать это «открытие», которое вызвало своеобразную полемику в московской и отчасти в петербургской прессе. Так как этот вопрос, в сущности, касается нашей, еврейской, старины, то полагаю уместным несколько подробнее разобрать его, тем более что в разгар чествования памяти писателя, сопровождавшегося и без того разными «просто неприятными и неприятными во всех отношениях» историями, я считал не совсем удобным отвечать моим оппонентам и еще более сгустить краски на серой картине этого чествования...

На вышеупомянутом Гоголевском памятнике имеются следующие, обращающие на себя внимание, надписи. «Правда возвышает язык. Притчи, гл. 14, ст. 34». В подлиннике стих гласит: «Правда возвышает народ», чему вполне соответствует вторая половина стиха: «Беззаконие (грех) — бесчестие народов». Этот стих «Правда возвышает народ», дающий такой прекрасный и сильный ответ лжепатриотам, обвинявшим Гоголя в том, что он «оклеветал Россию, что его произведения оскорбляют русский народ», в этом виде, при замене слова «народ» словом «язык», искажает совершенно смысл стиха и не передает, конечно, мысли, которую хотели выразить этим афоризмом авторы эпиграфа. Обыкновенный читатель, не посвященный в лингвистические тонкости, будет толковать и толкует эту сентенцию так, что правда возвышает речь, слово, литературу... Могут еще возразить, что слово «язык» по-славянски имеет также значение «народ» и в этом смысле употребляет это слово Пушкин в известном стихе: «И назовет меня всяк сущий в ней язык». Но в этом стихе слова «всяк» и «сущий» ясно указывают на славянский склад речи, и «язык» не вызывает у читателя никаких сомнений. В стихе же «Правда возвышает язык», написанном русским шрифтом, ни один читатель, не знакомый с подлинником, с которого стих этот переведен, не заподозрит «народ». В славянской речи слово «язык» в смысле «народ» употребляется во множественном числе: «покоритеся языцы», «двунадесяти язык», а не в единственном. Мы читаем в Евангелии, что Христос проповедовал «народу», а не языку, «народ Израильский», а не «язык Израильский». Против правильности моих замечаний относительно этого стиха никто, впрочем, не возражал.

Другая надпись, вызывающая особенное недоумение, гласит: «Муж разумивый престол чувствия. Притчи, гл. 12, ст. 23».

Обращаясь к подлиннику, мы видим, что это первая половина стиха, который в целом звучит так: «Человек умный скрывает то, что знает, глупый же кричит о своей глупости». Надо заметить, что тут употреблено прилагательное умный (хитрый, лукавый, себе на уме — тот же термин, который употреблен для характеристики змея, соблазнившего Еву: «И змей был лукавее всех зверей». Бытие, гл. 3, ст. 1), а не мудрец. Откуда взялся «престол чувствия»? Очевидно, греческий переводчик спутал глагол «скрывать» с существительным стул, престол, откуда и получилось бессмысленное «престол чувствия». Как бы то ни было, на памятнике Гоголю, слава которого в том, что он разоблачил и раскрыл язвы крепостной России, красуется надпись, могущая быть истолкована в том смысле, что он был «умный человек», который «скрывает то, что он знает», который затаил что-то про себя.

Споры вызвала третья надпись, наиболее популярная и известная историкам литературы и публике. Это — знаменитое «Горьким словом моим посмеюся. Иеремия, гл. 20, ст. 7». В еврейском тексте и наиболее древних переводах его этого стиха нет не только в указанном месте, но нет нигде вообще у Иеремии. На вопрос, каким образом это изречение попало в славянскую библию, П.И.Акулин в «Русских ведомостях», католический священник Ф.Чубис в «Слове» и Н.Никольский в «Русских ведомостях» ответили, что в переводе мы читаем в гл. 20-й, ст. 8-й: «Горьким словом моим посмеюся». Господин Никольский замечает: «Ведь не всякий, кто побывает на могиле Гоголя, пустится в подобные изыскания по истории текста Ветхого завета, и практически это совершенно излишне». Меня немало удивил такой «практический» взгляд   г-на  Никольского, человека, посвятившего себя изучению древнееврейской письменности и усердно трудящегося для ознакомления с нею русской публики. Этот взгляд никак не вяжется с теми мыслями, которые автор не раз высказывал в редактируемых им изданиях. Ветхий завет, с одной стороны, и Гоголь, с другой, заслуживают, думается мне, более чем «практического» к ним отношения.

Что же касается самого стиха 8-го, гл. 20-й Иеремии, то никак нельзя согласиться с мнением  г . Никольского, что тут в еврейском тексте Библии имеется «пропуск», подобно тому, как в нем «нет целых глав и даже целых книг сравнительно с греческим переводом». Нет, тут не «пропуск» в еврейском тексте, а искажение его переводчиком.

Таким образом, приходится согласиться с прежним моим утверждением, что из трех надписей на могильном памятнике Гоголю одна («Горьким словом моим посмеюся») неверно приписана Иеремии; другая («Правда возвышает язык») искажает прекрасное действительное содержание текста; третья («Муж разумивый престол чувствия»), как продукт грубейшей ошибки переводчика, представляет собою бессмыслицу, а подлинник является двусмысленной и, пожалуй, неуместной для Гоголя характеристикой.

На торжественном собрании по случаю чествования памяти Гоголя в присутствии «всей Европы» академик Корш, желая дать определение юмора, рассказал с жестами и интонацией заправского «рассказчика» анекдот про еврея, который, приехав в какой-то город, воскликнул: «Пхе! Какой маленький город и какой большой дождь!». Скажем и мы по поводу подписей на памятнике Гоголю, но без всяких интонаций и гримас: как мало сказано и как много... наврано!