«ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ»

ЛЕВ РУДСКИЙ

Генрих Авиэзерович Боровик — прозаик, публицист, дважды лауреат Государственной премии СССР, неоднократный лауреат премий Союза писателей и Союза журналистов. В 2003 году был удостоен звания «Легенда российской журналистики».

Генрих Боровик родился 16 ноября 1929 года в Минске, где прожил всего две недели: его родители оказались там на гастролях. Отец Генриха был главным дирижером Театра музыкальной комедии,   а  мама Мария — артисткой. После нескольких лет блужданий по свету Боровики осели в Пятигорске. Именно родители Генриха Авиэзеровича являются основателями Пятигорского театра музыкальной комедии, о чем свидетельствует мемориальная доска, укрепленная на здании.

Рассказывает Генрих Боровик: «Пятигорск научил меня многому, и, прежде всего, интернационализму. Моим близким другом был Махмуд Эсамбаев, который начинал свою карьеру в балете Театра музкомедии. В 1944 году, когда чеченцев и ингушей депортировали с родных мест, театр его отстоял, и он остался в Пятигорске. Но потом он сам, видимо, чтобы разделить судьбу своего народа, добровольно уехал в Среднюю Азию.

Постоянное общение с музыкой, театром не могло пройти бесследно. Я учился играть сначала на скрипке, потом на фортепиано. В восьмом классе создал джаз-ансамбль. Под ударные приспособили пионерский барабан, разбитую тарелку, которую я выпросил у папы, и футляр от гранаты РГД (для цокота копыт). И с таким «джазом» мы ходили по госпиталям Пятигорска, выступали перед ранеными и пели «Раскинулось море широко» и другие популярные песни».

Учился Генрих Боровик только на пятерки, усиленно изучал английский и немецкий языки, читал книги, газеты. В общем, окончил он Пятигорскую среднюю мужскую школу № 1 с золотой медалью. Кстати, из этой же школы вышло немало известных людей — Сергей Михалков, Александр Солженицын.

Родители взяли Генриху билет, и он поехал в Москву поступать в МГИМО. Через пять лет, холодным летом 1952-го, он опять-таки с отличием окончил этот вуз и устроился в международный отдел журнала «Огонек» техническим секретарем. Но уже в следующем году стал литературным сотрудником.

Рассказывает Генрих Боровик: «Я начал ездить по «горячим точкам». Первая моя командировка в 1954 году была в Венгрию, потом в Польшу и в Китай. Потом был Вьетнам, французы уже уходили, но дымок от войны еще оставался, и я решил, что туда надо съездить. Следующая поездка — в Бирму,  а  потом на Суматру, в Индонезию, где уже шли настоящие бои. Там я был единственным иностранным (не говорю, что советским) журналистом, которому разрешили находиться в стране.

После той командировки в «Огоньке» вышла целая серия моих очерков, я даже написал небольшую повесть. Однажды кто-то из коллег принес мне «Вечернюю Москву» с кроссвордом, в котором я прочитал: «по горизонтали — талантливый молодой журналист, автор очерков об Индонезии». В ответе стояла моя фамилия — Боровик. Первый шаг к популярности был сделан!

 А  ту повесть я попросил прочитать Сергея Михалкова. Он позвонил и сказал: «Слушай. Никакая это не повесть!» Я сразу скис.., но он тут же добавил: «Это — готовая пьеса. Надо только добавить — слева, кто говорит, справа — что,  а  посредине — твои комментарии: ушел, улыбается, сморкается, плачет... И неси в театр!». И я понес в Театр на Малой Бронной. Долго не верил, что ее поставят. Но однажды зашел в театр и увидел, как в фойе что-то сколачивают, говорят: «Это — декорации к вашей пьесе». В «Мятеже неизвестных» играли замечательные актеры — Броневой, Тенин.

 А  вскоре произошла революция на Кубе, и я помчался туда. Эта революция меня очаровала. И Фидель Кастро, и Че Гевара, который подарил мне свой берет. Как всякая революция, особенно вначале, она перезаряжает твои аккумуляторы — ты воодушевляешься и веришь в лучшее будущее человечества. Там же мне посчастливилось познакомиться с Эрнестом Хемингуэем. Минут через тридцать мы были с Папой (так на Кубе звали писателя) на «ты». Я спросил Хемингуэя, не разрешит ли он мне задать ему два-три вопроса, он ответил: «Хенри! Какие два-три?! Вы же еще здесь остаетесь? Я вас приглашаю на рыбалку, там и поговорим».  А  потом Роман Кармен предложил мне сделать с ним фильм о Кубе, и мы создали «Пылающий остров», я был автором сценария».

В 1955 году Боровик вернулся из Вьетнама. Его будущая жена Галина к тому времени окончила пединститут, преподавала историю в школе. В 1956 году родилась дочь Мариша, в 1960-м — Артем.

«В «Огоньке» я проработал с 1952 по 1965 год. Потом ушел в АПН и уехал в США, где и пробыл до 1972 года. Это было очень интересное, насыщенное событиями время: война во Вьетнаме, антивоенное движение, борьба за права чернокожих. Это стало очень серьезной школой гражданского общества. Я писал очерки, меня печатали в «Огоньке», «Литературной газете», «Правде», «Известиях». Однажды, когда я приехал в отпуск в Москву, один секретарь ЦК партии сказал: «Генрих, ты талантливо пишешь обо всем, что связано с войной во Вьетнаме, правильно критикуешь Вашингтон. И также талантливо и выразительно говоришь об антивоенном движении, о демонстрациях, об отношении интеллигенции. Вот тебе мой совет: может быть, об этих антиправительственных демонстрациях, о позиции интеллигенции писать как-то сдержаннее, суше, по протоколу. Многие люди тебя читают и начинают думать, что у них такая демократия, все у них можно и начинают сравнивать...» Я, честно говоря, никогда даже не думал об этом. Но ничего в своей работе не стал менять.

Будучи в США, я пытался сделать так, чтобы и Артем, и Мариша смотрели на Америку не односторонне — видели ее достоинства и недостатки. Однажды подошел с ними к так называемой молчаливой демонстрации. Это была группа людей, которые в течение нескольких лет по уик-эндам в 11 утра в любую погоду приходили на Таймс-сквер в Нью-Йорке, поднимали антивоенный плакат и стояли до 6 вечера. Я спросил их, неужели вы этим плакатом надеетесь что-то изменить. Они мне ответили, что одним этим плакатом, конечно, ничего изменить нельзя, важнее то, что это нужно им самим. Темка,  а  ему было лет десять, принял это очень близко к сердцу, и то мощное американское гражданское общество, конечно же, наложило отпечаток на всю дальнейшую журналистскую деятельность Артема...

Одна из сенсационных встреч, которые у меня были в Нью-Йорке, — это встреча с главой Временного правительства Александром Федоровичем Керенским. Ему тогда было 87 лет. Он обрадовался, что кто-то из Советского Союза им заинтересовался, и пригласил в гости. Мы с женой провели у Керенского прекрасных три часа. Он оказался нормальным, порядочным человеком, патриотом России. Но сразу же попросил нас: «Ну, скажите там, в Москве, пусть они перестанут писать, что я бежал в женском платье! Я уезжал в своей одежде. И все мне отдавали честь, даже большевистские солдаты». Я рассказал об этом Бондарчуку, снимавшему тогда «Красные колокола». Так у него Керенский уезжал из Зимнего в своем френче. Историческая справедливость восторжествовала», — рассказывает Генрих Боровик.

В декабре 1972 года американцы намеревались провести бомбардировку Ханоя. И Генрих Авиэзерович решил лететь во Вьетнам. Его все отговаривали, даже в ЦК партии. Но он улетел. Он фотографировал разрушенные жилые дома и детские садики, госпиталь и самую старую центральную улицу Ханоя. Она называлась Кхам Тхиен — «Следи за небом». Еще в древние времена на ней селились поэты и звездочеты. И какая горькая ирония — именно с неба она была уничтожена...

«Незадолго до переворота я побывал в Чили, изъездил всю страну, у себя дома меня принимал Альенде. Уже шли разговоры о готовящемся заговоре военных и даже называли фамилию Пиночета, и я задал президенту вопрос: не предпринимает ли он что-либо в ответ? Альенде ответил: «Нет. И не буду. Я не имею права верить слухам, потому что армия у нас гарант Конституции. Хотя все может быть. Но если я начну создавать отряды обороны, то этим воспользуются, и тогда действительно будет переворот». На следующий год переворот все-таки произошел, и многие мои друзья погибли, в том числе известный певец Виктор Хара.

Я очень хотел попасть тогда в Чили, но хунта не пустила бы в страну советского журналиста. И я пробыл месяц на границе Чили и Перу, разыскивая людей, бежавших из Чили. Они мне рассказывали, что там происходит. Я написал об этом. И когда в Копенгагене проходил международный трибунал над чилийской хунтой, мои очерки были включены туда как официальные материалы, и я этим горжусь.

Когда началась перестройка, я ее всем сердцем поддерживал, считая, что наш социализм можно демократизировать. В 1985 году мне вместе с тремя нашими журналистами поручили взять интервью у Рональда Рейгана. Это было первое в истории интервью советских журналистов с президентом США. Если не считать интервью Аджубея с Кеннеди. Но Аджубей был зятем Хрущева...

Рейган, как нам сказали, долго готовился к этому интервью, его снабдили большим количеством карточек, на которых были заготовлены предполагаемые наши вопросы и его ответы на них. Часа через полтора, когда мы закончили интервью, уставший Рейган сел в кресло, вынул из кармана пачку этих карточек, перелистал их и вдруг сказал: «Жалко, что вы мне этот вопрос не задали. Я бы вам ответил».

В 1987 году мне как председателю Советского комитета защиты мира поступило приглашение от Папы Римского направить к нему для аудиенции небольшую делегацию. Такое случилось впервые за всю историю папства, царской России и CCCР. Папа принял нас очень дружелюбно. Понтифик интересовался, что идет у нас в театрах, как живут люди. Мы с удовольствием ему отвечали. Вместо положенных для аудиенции пятнадцати минут мы пробыли у папы сорок пять! Под конец я спросил его: «Ваше Святейшество,  а  что, трудно быть Папой Римским?» На что он мне, подперев щеку, сказал: «Ой, трудно, Хенрик!». Но поняв, что на такой ноте заканчивать беседу нельзя, хлопнул меня по плечу и произнес: «Трудно. Но с Божьей помощью — можно!».  А  в конце встречи я уже чувствовал себя с ним так просто и хорошо, что взял его под руку перед камерой. Он наклонился ко мне и сказал вполголоса: «Хенрик, есть много фото, где люди целуют или пожимают мне руку. Но под ручку, по-моему, первый раз!».

В судьбах Генриха Боровика и его сына Артема очень много совпадений. В 1982 году Артем, как и отец, окончил МГИМО. Так как он хорошо учился, его распределили по высшему разряду — в МИД. Но он отказался и пошел в журналистику. Когда Генриху Боровику было 27 лет, вышла его первая книжка в библиотеке «Огонька» под номером 45. Невероятно, но первая книжка Артема тоже вышла в библиотеке «Огонька» под номером 45, и ему тоже было 27 лет. Оба ездили по «горячим точкам». Оба побыли в Афганистане.

Рассказывает Генрих Боровик: «Я потом узнал, что Артем пробился к начальнику Генштаба маршалу Ахромееву и попросил дать ему письменное разрешение на участие в боевых действиях. Журналистам такого документа никогда не давали. Темка на вопрос маршала: « А  отец знает?» соврал, что да, конечно же, знает. И тогда Ахромеев дал разрешение. Артем и в разведку ходил, и десантировался, и в засаде сидел...

Из Афганистана он приехал другим, изменившимся, почерневшим. Днем отсыпался,  а  поздно вечером включал «Реквием» Моцарта и всю ночь писал. Он первым написал честные очерки об этой войне, о ее бессмысленности. Потом эти очерки перепечатали «Лайф», «Шпигель». Артем стал первым советским журналистом, дважды удостоенным престижнейший премии «Overseas Press-Club of America». Когда Артем погиб, эта организация объявила об учреждении ежегодной Премии имени Артема Боровика. Раньше все премии носили имена только американских журналистов.

9 марта 2000 года наша жизнь разломилась надвое: погиб Артем. Казалось, жизнь кончилась, но мы должны жить. С нами дочь Марина — кандидат филологических наук, ее муж Дима. Они воспитали прекрасного сына — Ивана. С нами — вдова Артема Вероника и их сыновья. Максик говорит, что будет журналистом. Кристиан же твердит: « А  я буду пилотом». Максик ему возражает: «Как это ты будешь пилотом? Папа у нас журналист, дед у нас журналист, мама — журналистка...»

Жизнь продолжается.