Ирина Климова... Голос ее негромок, краски - приглушены. Графика, она ведь не кимвал бряцающий: сему виду художественного творчества более приличествует лютня или арфа (их древний симбиоз мы и видим в "Музыканте", явно исполненном как иллюстрация к Псалмам Давидовым). Как достославные рыцари, шествуют скоморохи в климовском "Цирке". Ее "Мадам" величественна, словно готическая принцесса - и, не в пример последней, игрива. Но к древним еврейским письменам, не к суете сует, обращен всей своей фигурой "мальчик на шаре" ("Пурим"). Впрочем долго не решалась подступиться к священным литерам художница, осознавая свою ответственность: ведь за каждой из них сокрыт смысл, отмеренный тысячелетиями, не терпящий перестановок и разночтений.

Цветные эстампы Ирины Климовой в небольшом помещении "Кинора" существуют как бы в двух настроенческих режимах. Сумрачность внезапно теряет в правах, наливается винным цветом багрец, в зелени сквозит эдакая нежная кресс-салатовость, а между сочными пятнами проглядывают бледные пробелы...

И это все о ней, и это все ее: люди и кочеты, будильник и колпак, натура "живая и мертвая". Впрочем, определенное стилевое многообразие линогравюр Ирины Климовой вполне укладывается в ряд нишек, они же серии, они и жанры "одного автора". Избранное царство пернатых; цирк; натюрмортное хозяйство; портреты еврейских стариков; национальные празднества. Вот, пожалуй, и все. Все ли?

Но птицы у нее - не просто особи животного мира (самый верхний, поверхностный слой восприятия) - а, согласно национальной традиции, воплощенные души. В древнейшем празднике сквозит иконография популярного модернизма. (В "Пуриме" этот праздник автор воспринимает несколько неканонично, наделяя его трагическими нотками, но в конечном итоге подтверждая канон: "пур", в переводе обозначает "жребий", вот и появляется здесь отдаленная тень Фортуны и мотив маски, условия анонимности жребия.)

Презумпция уникальности, вот чем сильны климовские эстампы. В то же время структура образа остается незыблемой, меняются лишь его оттенки. ("Менора" остается менорой при всех ее графических модификациях).

"Красное" сменяется "зеленым", как зима сменяется весной, весна - летом, не перечеркивая нечто сопредельное, а лишь утверждая индивидуальную логику жеста, а традиционность ощущается даже в эстетическом плане. Вспомним, например, "мглистое" творчество еврейских графиков советского периода, прежде всего, Тышлера. (Сознательно ею признаются уроки Михаила Глейзера.)

Сочленения пятен на листе, графическом, напоминают сочленения сумрачных листьев, древесных и экзотичных. Ветер пробегает кроной, чуть кудрявит ее поверхность, небрежно ворошит мозаику пятен... Эстампы Ирины Климовой можно трогать руками, как страницы гербария: легкая шероховатость - еще одно подтверждение их настроенческой непринужденности. Но в этом же - и косвенное свидетельство длительного изучения ею еврейской местечковой культуры Украины, путешествий дорогами Галиции и Подолии, трепетного прикосновения к священным камням надгробий. Здесь же она увидела птицу, увитую змеей - образ, отсылающий к ветхозаветному Левиафану, но воплощенный в авторской графике задолго до знакомства с первообразом. Предчувствие, претворенное в подтверждение.