Беседа с Юлием Эдельштейном состоялась в дни проведения в Москве международного конгресса отказников, где заместитель министра был не только почетным гостем, представляющим Государство Израиль, но и полноправным участником форума. Ведь нынешний член израильского кабинета когда-то был узником Сиона — отбыл три года заключения в советской тюрьме за преподавание иврита. А, приехав в Израиль, принимал активное участие в работе Сионистского форума советских евреев — общественной организации, которая поддерживает новых репатриантов, помогает им интегрироваться в незнакомое общество, знакомит это общество со своими новыми членами.

— Г-н Эдельштейн, вы уже вторично возглавляете министерство абсорбции. Только в первый раз вы были министром, а теперь — заместителем, но министерский портфель лишь формально в руках главы израильского правительства Ариэля Шарона. Значит, что вы по-прежнему первое лицо в этом ответственном ведомстве. Менялись ли его задачи при разных правительствах?

— Любое правительство, будь оно правым или левым, прекрасно понимает важность репатриации. И при любом правительстве любому министерству приходится бороться за бюджет: ведь «пряников сладких всегда не хватает на всех» — министерств много, а нужд еще больше.

— Премьер-министр Шарон одновременно и министр абсорбции. Что это — нарочито подчеркнутая декларация важности этого ведомства для страны или какой-то тайный политический прицел?

— Правда, как обычно, где-то посередине. С одной стороны, Арик Шарон действительно понимает значение алии, эта тема постоянно присутствует в его выступлениях. И когда он увидел, что впервые в истории Израиля он может называться премьер-министром и одновременно министром абсорбции, то оценил это с политической точки зрения. С другой стороны, здесь имеют место и причины чисто аппаратные. «Исраэль ба-Алия» —партия, которую я представляю, поддерживала Шарона на выборах, и для него это было важно. Но по числу мандатов мы не дотянули до двух полных портфелей — вот и был найден компромисс.

— Неизменность задач министерства при разных правительствах не значит, что вы намерены идти по пути рутины?

— Это было бы скучно — двигаться, ничего не меняя. В первый раз, когда я получил этот портфель, ситуация в министерстве казалась запущенной, на что были и субъективные, и объективные причины. Тогда хотелось сделать прорыв на всех направлениях — изменить не только тактику работы министерства, но и решить социальные проблемы: обеспечить жильем неимущих, позаботиться об абсорбции ученых, людей творческих профессий, вообще хороших профессионалов. Многое тогда хотелось сделать...

Теперь, придя в министерство, первым делом мы попробовали вычленить самые главные проблемы и, соответственно, сформулировать основные задачи. Как говорится, расставить приоритеты. На днях закончила работу комиссия, в которую вошли представители и местного управления, и общественных организаций. Ничего принципиально оригинального комиссия не выявила. Некоторой неожиданностью стало положение с изучением иврита. Речь идет не об очевидных вещах, о том, скажем, что незнание языка препятствует абсорбции учителей. Чтобы это понимать, не надо быть большим умником. Многим показалось парадоксальным другое — что абсорбция подростков и даже маленьких детей зачастую затруднена из-за их элементарного неумения общаться со своими сверстниками на иврите. Вот вам первая, очень непростая, но приоритетная задача. Понятно, что язык преподает не министерство абсорбции, своротить эту глыбу придется общими усилиями.

— Вы считаете, что вся система языковых школ — ульпанов, которой так гордился Израиль, никуда не годится?

— Ну, не так категорично. В этой системе есть и положительные, и отрицательные стороны. Но она нуждается в кардинальном пересмотре, и сейчас это, наконец, происходит. Впервые за много лет появилось желание подумать, а нельзя ли как-то иначе преподавать? Нет ли каких-то иных систем? Возможно ли объединение разных педагогических подходов? Стоит ли ввести профессиональную ориентацию на самых ранних стадиях изучения языка? Надеюсь, я никого не обижу, если скажу, что рабочему на конвейере и инженеру или учителю нужны разные уровни знания языка. А параллельное введение специальных терминов также облегчает профессиональную интеграцию.

Вторая проблема, о которой я уже упомянул, — подростки. Говоря о подростках, мы в министерстве абсорбции сразу отбрасываем две категории. Во-первых, благополучных детей. Ими занимается министерство просвещения. Ребята ходят в школу, делают успехи — и пусть они будут здоровы. Во-вторых, — тех, у кого все из рук вон плохо. Для того чтобы заниматься такими подростками, уже, не дай Б-г, совершившими какие-то правонарушения, у нас нет необходимой квалификации. Не о них разговор. Мы выявили довольно много ребят без всякой уголовщины, хотя и благополучными их признать нельзя — они балансируют где-то на грани. Чтобы им помочь, не надо быть специалистом по трудновоспитуемым подросткам. А надо всего-то организовать, говоря по-советски, их досуг. Спортивные клубы могли бы их, опять же по советской терминологии, отвлечь от улицы. Вопреки традиционным разногласиям и привычному перетягиванию одеяла на себя разными правительственными ведомствами в этом вопросе отмечается удивительное единодушие. И комиссия работала над этой проблемой межведомственная (представители от министерств труда и благосостояния, просвещения, абсорбции, от общественных организаций), и решать ее согласны сообща. К чему это я? В этом году у Израиля особенно много бюджетных трудностей. Очевидных. Израиль-то страна маленькая, слышимость отменная: где-то пролетит вертолет, кто-то стрельнет — на другом конце страны отдается. Как-то зашел я утром к своему коллеге министру Щаранскому. Из его дома в Иерусалиме прекрасно слышно, как над Бейт-Лехемом летают вертолеты. Вот он мне и говорит: «Я сегодня ночью считал, сколько хостелей у тебя улетело». И он прав: каждый час полета боевого вертолета крадет из бюджета деньги, которые пошли бы на строительство еще одного дома для престарелых.

Надо очень тщательно рассчитывать свои силы: что-то из задуманного можно начинать осуществлять хоть сию минуту, а с чем-то придется повременить.

— Вы упомянули «улетающие» хостели. Но улетают, наверное, не все деньги, что-то остается? Я знаю пожилых людей, которые долгие годы стоят в очереди на социальное жилье. Есть ли какие-то планы в этой сфере?

— В отношении социального жилья ситуация в нашем правительстве сложилась уникальная: впервые тесно взаимодействуют министерство строительства (министр Натан Щаранский) и министерство абсорбции. Объясняется это нашими личными отношениями.

В чем, собственно, состоит эта проблема? Наши старики живут на съемных квартирах, платят много денег. Но это полбеды. Беда в том, что в Израиле нет такого рынка съемного жилья, как, скажем, в Америке. У нас нет доходных домов, где в одной квартире выросли бы три поколения одной семьи. Квартиры в Израиле частные, их сдают с большим удовольствием. Но вдруг хозяева решили выдать дочь замуж — и будьте любезны, освободите жилплощадь. Вот это самый страшный ночной кошмар наших стариков.

Есть несколько способов им помочь. Например, строить хостели, о которых мы говорили, или сдавать целые дома на длительный срок. Сейчас мы вместе с министерством строительства запускаем совершенно новый проект: съемные квартиры на длительный срок. Решение очень простое: тому репатрианту, который принесет нам договор на съем квартиры сроком более чем на пять лет, мы ежемесячно будем доплачивать еще несколько сот шекелей на арендную плату. Государству это выгодно, поскольку стоимость строительства одного хостеля на сто единиц жилья — 7–8 миллионов долларов.

Запускаем мы этот проект в самом трудном районе — в Гуш-Дане, то есть это Тель-Авив, Бат-Ям, Ришон-ле-Цион, Петах-Тиква. Пока идет со скрипом: хозяева еще плохо понимают суть проекта, боятся на такие сроки подписывать договор. Но если все же удастся раскрутить проект, для нескольких тысяч человек это будет реальным, причем немедленным решением жилищной проблемы.

— Ваше министерство — алии и абсорбции. Поэтому вас не может не касаться основополагающий закон Израиля — Закон о возвращении. Будет ли он изменен, и если будет, то как?

— Проблема действительно существует. То, что евреи во всем мире вступают в смешанные браки, понятно. И если ты хочешь, чтобы в Израиль приезжали репатрианты, то должен понимать, что будут приезжать и смешанные семьи. В связи с чем возникает ряд вопросов, на которые государство должно давать ответы. Кое-какие проблемы понемногу учимся решать. Например, путем создания институтов подготовки к гиюру — принятию иудаизма. Или такие скорбные дела, как открытие светских кладбищ.

Все, как известно, решают пропорции. Если в потоке алии 10–20–30 процентов неевреев — это еще как-то можно переварить. Но когда неевреи составляют большинство приезжающих в страну — задаешься вопросом: что же такое Закон о возвращении? Самый либеральный в мире иммиграционный закон? Или закон, призванный собирать в Израиле людей с сионистской мотивацией, людей, связанных со своим народом? А мы то и дело сталкиваемся с тем, что сам инициатор переезда имеет весьма отдаленное отношение к еврейскому народу, а его многочисленные члены семьи вообще никаким боком не связаны с этим народом. И на это нельзя закрывать глаза.

Но и менять Закон о возвращении вовсе не обязательно. Я не вижу, какие такие хитрые поправки можно внести в Закон, чтобы изменить сложившуюся практику. Одни считают, что надо отменить пункт «внук», то есть разрешать въезд в страну евреям с членами семей и их детьми, исключив внуков. Слушайте, как запретишь въезд внуку? Если в страну едут дети еврея со своими несовершеннолетними детьми — внуками еврея, — что же, прикажете не впускать крошек? Нет, формального решения не вижу.

Нужна же какая-то точка отсчета. Когда-то, в 1950-е годы, при обсуждении формулировки Закона о возвращении судья Коэн предложил такое определение: еврей — это тот, кто приезжает в Израиль и утверждает, что он еврей бескорыстный, искренний, без притязаний... В те годы Израиль не был так привлекателен, сюда мало кто стремился из корысти, и, возможно, тогда такое определение не звучало абсурдно...