Нам выпало жить в эпоху слоганов. Простых и ярких определений, не оставляющих сомнений в своей истинности. «Allways Coca-Cola», «Навіщо платити більше?», «Израиль — государство еврейского народа». О том, что народ этот, собравшийся из 102 стран мира, являет собой сложный и подверженный внутренним разногласиям организм, мы подчас забываем. Что такое израильская культура,   к  какой традиции она тяготеет и какие тенденции демонстрирует — обо всем этом шла речь на первом из цикла вечеров «Мир израильской культуры», организованном Израильским центром. Темой первого круглого стола стал анализ восточных и западных влияний на культуру Израиля. Затравку беседе должен был дать фильм-коллаж из высказываний израильских интеллектуалов «Ослепленные солнцем», первая часть которого была показана гостям Центра. Фильм оказался достаточно ровным, сглаживающим углы, что, возможно, не очень способствовало бурной дискуссии. Да и выступающие, среди которых столь уважаемые люди, как проректор МСУ Леонид Мацих, искусствовед Дмитрий Горбачов, переводчик Леонид Радуцкий, говорили больше (и весьма талантливо) о самом феномене израильской культуры, нежели о путях ее становления.

Нельзя, на мой взгляд, рассуждать о становлении новой культуры в отрыве от процессов становления нового государства. А в государстве этом, несмотря на всю романтическую идеализацию Востока первыми халуцим,  к  1950-м годам сложился абсолютно ашкеназский образ сабры, концепция которого была неприемлема для израильтян восточного происхождения. «Сабра — синоним «красивого израильтянина», тогда как сефарды идентифицируются с образом жалкого, уродливого еврея, являющего собой часть Востока, и, следовательно, заслуживающего презрения», — писал репатриировавшийся в свое время из Ирака литератор Шимон Бласс. Идея «мизуг галуйот» — израильского варианта плавильного котла, зачастую оборачивалась скороваркой, выносившей на поверхность ожесточение сефардских евреев против унизительного патерналистского подхода со стороны ашкеназов.

Опасность «ориентализации» Израиля вызывала острые общественные дискуссии уже в первые годы большой восточной алии. Раздавались заявления вроде: «Угроза качеству со стороны количества», «Восток против прогресса», евреев Запада призывали  к  массовой репатриации и немедленной «вестернизации» Израиля. Корни такого подхода очень глубоки. Даже такой общенациональный гений, как Зеев Жаботинский, в своем эссе «Восток» писал, что «Едем мы в Палестину.., как сказал Нордау, чтобы «раздвинуть пределы Европы до Евфрата», иными словами, чтобы начисто вымести из Палестины, поскольку речь идет о тамошнем еврействе нынешнем и будущем, все следы «восточной души». Может быть, мы больше всякого другого народа имеем право сказать: «Западная культура есть плоть от плоти нашей, кровь от крови, дух от нашего духа. Отказаться от западничества, сродниться с чем-либо из того, чем характерен «Восток», значило бы отречься от самих себя». Еврейское государство создавалось по европейским, хотя и радикально-социалистическим канонам, да и сама идея насильственного изменения веками установленного порядка есть идея чисто европейская, бунтарская.

Правомерно ли в свете сказанного говорить сегодня о диалоге культур? Да, действительно, за последние десятилетия множество выходцев из стран Востока уверенно заняли достойные позиции в музыкальной, литературной и художественной элите страны. Но при этом речь скорее идет о диалоге носителей культур... Ибо круг поклонников стиля «мизрахи» пополняется почти исключительно за счет тех самих «мизрахиим» — восточных евреев, а восточно-европейские нигуним звучат в ашкеназских синагогах. Это плюрализм, но не диалог. Что касается общеизраильских культурных явлений, то, похоже, дело Жаботинского живет и побеждает. И былая популярность Офры Хазы в западном мире — не более чем дань моде на музыку в стиле Ethnik. А один из популярнейших на Западе израильских писателей Алеф-Бет Йехошуа, родившийся в Северной Африке, — вовсе не плод восточной культуры, и в его прозе восточных влияний не больше, чем в произведениях других «истинно ашкеназских» авторов.

Но, как говорится, спасибо и за плюрализм — весьма новое для еврейских межобщинных отношений понятие. Сокровищница еврейского фольклора, а фольклор,  к  счастью, не политкорректен, еще сохранила сефардскую поговорку «Как нет сладкого чеснока, как не бывает хорошего ашкенази» и ее ашкеназский вариант — «Ни одного португальца (то бишь сефарда) на моей свадьбе». Еще в начале 1970-х Голда Меир называла активистов «Черных пантер» не иначе как «несимпатичные парни», а они в ответ потрясали плакатами «Голда, научи нас идишу», жгли покрышки и крали бутылки молока с порога ашкеназских домов, раздавая их детям «черных» кварталов. Еще в начале 1980-х популярнейший израильский шоумен Дуду Топаз называл сефардов обидным прозвищем «чахчахим», а не менее популярный журналист Амнон Данкнер разразился статьей «У меня нет сестры», развенчивающей все мифы о «дружбе еврейских народов» в стране победившего сионизма.

Время возьмет свое. Еще два-три поколения и «чистых» ашкеназов, впрочем, как и сефардов, можно будет найти лишь в замкнутых ортодоксальных общинах Мэа-Шеарим или Шхунат а-Бухарим. Полвека — не возраст для страны. Для культуры это даже не колыбель. Можно давать оценки, строить прогнозы, но историческая дистанция не позволяет пока охватить явление во всей его полноте. Ясно одно — Киплинг был не вполне прав — Запад и Восток сошлись в отдельно взятой стране.  К  чему это приведет, покажет будущее.