О творчестве замечательного артиста театра и эстрады Ефима Шифрина написано немало в России и за рубежом. Недавно появилась его собственная страничка в Интернете. Но эта беседа — диалог с малоизвестным Шифриным. И начался он с темы семьи и детства, прозвучавшей неожиданно и драматично...

— Мое настоящее имя «Нахим». От него нет уменьшительного, поэтому в школе, институте меня звали «Фима». Имя это как-то само закрепилось за мной, что очень огорчало папу. В письмах ко мне он всегда называл меня Нахимом. Казалось, вкладывал в это свою особую интонацию. Он всегда подчеркнуто следовал имени, данному при рождении. Например, его брат из Гесселя стал Григорием, другой из Моисея — Михаилом, но папа упрямо называл их Гесселем и Моше. И ничто, никакой «новояз» не мог его в этом поколебать.

В последние десятилетия опубликовано немало страшных подробностей о сталинских репрессиях. Однако мы вновь испытали потрясение, когда, готовясь к встрече с Ефимом, прочли изданные в Беларуси записки его отца, Залмана Шифрина, «Печальная рапсодия». Книгу, повествующую — без сентенций и обобщений — о жизни политзека, прошедшего все круги сталинского ада — и застенки, и золотые прииски, и вольфрамовые рудники Крайнего Севера. И нам стала еще понятнее безграничная сыновья любовь Ефима к отцу, гордость за родного человека, чье мужество не сломили ни пытки, ни издевательства палачей, ни голод и лютый мороз.

Вот несколько цитат из записок Залмана Шифрина. «Началась моя тюремная жизнь, жизнь человека, которого пытаются превратить в скот, постоянно подвергая унижению... Кормят: утром — селедка, отчего постоянно мучает жажда, но пить не дают, на обед — баланда. В темных подвальных камерах нет воды... по телу ползают полчища вшей... Заставляют надевать шубу (в августе!) и с грузом в руках делать больше сотни поклонов. Это похуже зуботычин».

«В Унженском лагере.., где я работал вальцовщиком и раскряжевщиком леса... находилось 1800 зеков... Вставали в пять утра.., на завтрак кусок селедки, баланда и чай из березового веника. Обеда не было... Одежда — лагерная... На ногах, обмотанных тряпьем, «ЧТЗ» — уникальная лагерная обувь, выкроенная из бракованных автопокрышек Челябинского тракторного завода, или лыковые лапти. Многие отмораживали ноги... К не выполнявшим норму применялись «методы воздействия». Например, раздетого догола зека ставили на целые сутки на съедение комарам на высокий пень».

«На прииске «Штурмовой» я в декабре отморозил ноги и руки... Мне угрожала гангрена... пришлось ампутировать два пальца на левой ноге... Оперировали без наркоза».

«На прииске «Чкалов» забавлялись иначе. На заключенного, заболевшего или ослабевшего настолько, что он не мог выйти на работу, составлялся акт: накормлен по норме, одет по сезону... Затем его привязывали за руки к саням, запряженным лошадью, и с гиканьем пускали ее вскачь. ...Так волоком по снегу и льду —   а  измерялся тот страшный путь километрами — несчастных доставляли к забою».

Несмотря на все старания палачей, политзек Залман Шифрин выжил, оставшись достойным человеком. Выстоял, чтобы сделать счастливой молодую женщину, свою будущую жену; чтобы родить и воспитать двух сыновей: Самуэля (вместе с семьей он живет ныне в Израиле) и Нахима.

Судьба Залмана-Иосифа Шифрина, 1910 года рождения, мещанина захолустного, в черте оседлости, белорусского местечка Дрибина, типична для государства, где коммунистическая власть, едва утвердившись, занялась истреблением собственного народа.

О том, как познакомились и поженились родители Нахима, мы прочли в «Печальной рапсодии». Поистине романтическая история! 35-летняя Раша Ципина (Раиса Ильинична) узнала о трагической судьбе Залмана в доме его брата Гессепя, учителя оршской школы, и написала Залману теплое, дружеское письмо. Завязалась переписка, в которой сказалось родство душ. Зная друг друга лишь по письмам, два одиноких человека решили соединить свои судьбы.

«Со стороны Раисы это был подвиг, — пишет Залман Шифрин. — Но ею руководила не жалость. Ее привлекло мужество, с каким я перенес столько страшного, и она поверила мне. Так, оказывается, бывает не только в романах».

— Это, действительно, подвиг, — подтверждает Ефим. — Молодая, привлекательная женщина, ничего не страшась, поехала к человеку, которого никогда не видела, — через всю страну, в далекий колымский поселок Адыглах, что в восьмистах километрах от бухты Нагаево. Жить поначалу пришлось в пятиметровой комнатушке, где умещались кровать и два стула, питаться сушеными овощами,  а  о солнечных днях только мечтать.

Папу и его сестру Сарру уберегла от трагической участи быть расстрелянными или убитыми не менее страшная участь политзеков, маму — эвакуация. Большинство же родственников в годы войны погибли. Выбор, как видите, был небольшой.

Папина сестра, моя тетя Сарра, 20 лет провела в Карлаге — Карагандинском лагере. В прошлом году ей исполнилось 90 лет. Она живет в Израиле, в Бат-Яме. Никогда не забывает дня моего рождения, у нее светлая память. Она всегда опережает мои звонки и поздравляет с Новым годом первая. На вопрос о секрете ее долголетия отвечает: «Очень просто: я всегда надеваю обувь с правой ноги,  а  снимаю ее с левой». Но я-то знаю, в чем секрет долголетия тети Сарры: нет человека, о котором она бы сказала или подумала дурно, которому бы пожелала плохое. Секрет — в удивительном добродушии, потрясающем библейском спокойствии к тому, что происходит. Хотя свойственные ее возрасту болячки при ней, все номера телефонов у нее в голове, многочисленные фамилии родственников в памяти — невозможном компьютере.  А  пережить ей пришлось предостаточно: смерть близких, войну, арест и заключение брата, собственный арест и издевательства в лагерях (у нее перебит нос), смерть мужа, воспитание дочери другими людьми... И все это она перенесла с удивительным эпическим спокойствием.

— Ваш отец был, по-видимому, человеком религиозным. Ведь он родился и вырос в патриархальной еврейской семье синагогального старосты, учился в хедере!

— Честно говоря, до переезда в Юрмалу в конце 60-х я этого не замечал. То ли был еще мал и не понимал этого, то ли отец скрывал свою религиозность, дабы не навлечь на себя и свою семью новые неприятности. Однако помню, что совершенной реликвией был у нас ТАНАХ. Фолиант этот на немецком, русском и иврите, издания 1913 года, хранился, заложенный другими книжками. Он не был в числе книг, которые приветствовались до перестройки и нынешнего заигрывания с религией. Папа хорошо знал книжный иврит, читал ТАНАХ в оригинале. Как выяснилось перед самой его смертью, он был действительно набожным человеком. В последних своих письмах и записках из рамат-ганской больницы он писал: «... с нашим добрым Б-гом я прошагал всю свою жизнь». Теперь, когда его не стало, я понимаю, какой праведной она была. Уму непостижимо, как ухитрился он пройти 10 лет лагерей и 7 лет ссылки, не дотронувшись ни до кусочка свинины, не нарушив заповедей Торы. Естественно, он не мог соблюдать субботу, но совершенно ритуальными были наши семейные праздники, удивительным образом совпадавшие с религиозными. Только когда в Риге мы попали в синагогу на настоящий праздник Симхат Тора, или, как говорят в идишской традиции, Симхас Тойре, я впервые увидел ликующего папу. Собрание веселящихся и говорящих на родном идише евреев возбудило его до крайности.

После того как отец наконец-то получил возможность выехать с Колымы наша семья перебралась в Латвию. В Юрмале удачно устроилась мамина тетка. Наши колымские сбережения позволили и нам купить в Юрмале дом — дачу покойного латвийского историка академика Зутиса. В школе, Рижском университете, где я учился, мы историю проходили по его учебникам. Странное это было жилище в духе латвийского югендстиля с огромной библиотекой, деревянными потолками, причудливыми комнатами, каминами, печками с замечательной кладкой и изразцами.

—  А  вы, Ефим, человек религиозный, бываете в синагоге?

— Редко. И не потому, что меня что-то останавливает. В любом храме каким-то образом концентрируется энергия людей, истинно приверженных Б-гу, и оттого там хорошо. Но я могу обойтись и без обряда. Как сказал когда-то в интервью «Вечерней Москве»: «Я обращаюсь к Б-гу без посредников». Многих это смутило, озадачило. Но я готов повторить это сегодня. Люди, приверженные религии, не приветствуют общение с Б-гом, минуя храм или синагогу, которые как бы приближают адрес обращения. Вероятно, они правы. Но я ничего не делаю ради «галочки». Коль скоро моя жизнь сложилась так, как сложилась, изменить ее уже не могу.

— Объясните, Ефим: как Шифрин, которого мы сейчас узнали, уживается с Шифриным, которого мы привыкли видеть на эстраде?

— Меня часто спрашивают: как получается, что самые искрометные и довольно простые номера приобретают оттенок безысходной печали? Почему я так делаю? И зачем нарочно «гружу» какие-то веселые ситуации или забавные тексты серьезностью? Этот вопрос меня просто обескураживает. Поверьте, я не делаю этого специально, так во мне звучит мое еврейство, ничего не поделаешь. Любую, абсолютно лишенную минора музыку «ухитряюсь» перевести в минорный лад. Так получается. Как ляжется, так и вяжется, помимо моей воли. Не кричу на каждом углу, что я — еврей, но никогда и не скрываю, да в этом уже и нет нужды. Однако наше положение какое-то сейчас чудное, промежуточное. Вот призывают: говорите на родном языке. Я бы последовал этому призыву, отбрил бы какую-нибудь юдофобку на рынке...  А  у меня родной язык — русский. Судьба нашего народа сложилась так, что мы свое еврейство обнаруживаем в красках, линиях, во взгляде, в особой интонации, но не в письме, не в речи, не в литературе. Я не меньше еврей, чем еврей, говорящий на ладино (смесь испанского с ивритом, язык испанских и португальских евреев). Не меньше еврей, чем говорящие на иврите. Ведь, как бы мы ни ежились, услышав обидный анекдот, еврей — это и вправду диагноз. И в этом нет ничего обидного. В анекдоте звучит пошло, но для жизни — очень верно. Это судьба, это призвание. Поэтому повешу ли я, как некая модная певица крест на шею, надену ли кафтан или бурку — ничего со мной не поделаешь! Я носитель определенного мистического свойства, которым меня наделили, не спросив. Но я бесконечно благодарен за эту наделенность и счастлив, что именно так со мной случилось на небесном распределении.