Однако наряду с этим в сентенции политического сионизма, предложенной Ш. Авинери, содержится определенно ценное зерно - соображение о том, что консолидация евреев на Земле Обетованной не может состояться, «если Израиль не проявит именно те качества, которых не хватает евреям в диаспоре». В Эрец-Исраэль необходимо должно воплотиться такое еврейское нечто, что отсутствует у евреев в рассеянии, и это побуждение, единственно оправдывающее смысл тяги к Сиону, становится целевой установкой, одинаково свойственной всем модификациям и разновидностям сионизма как онтологическая норма поведения. Каждая из таких модификаций должно реально определяться посредством внутреннего содержания данного еврейского нечто, каким устанавливается степень отличия еврейства в Израиле от бывшего или настоящего галутного еврейства. Само собой разумеется, что для политического сионизма это «еврейское нечто» необходимо вращается в кругу революционных понятий и Авинери говорит: «Ибо, если в качестве меры сущности сионистской революции и того, как долго она сможет служить очагом общей еврейской солидарности, взять степень отличия государства Израиль и его еврейского населения от еврейства диаспоры, то здесь имеет место тревожный процесс разрушения революционных элементов сионизма, воплощаемого в стране» (1983, с. с. 315 316). Итак, не еврейское нечто, а «тревожный процесс разрушения революционных элементов» несет в своей перспективе политический сионизм что вытесняет этот последний с мессианского горизонта еврейского исторического сознания. И тем самым еще более оттеняется потенция революционного образа мыслей русского сионизма, что зиждется на полном исключении деструктивного революционного поведения из процесса государственного воссоздания еврейского поселения на Земле Обетованной. Русский духовный сионизм не может внятно обозначить это «еврейское нечто», ибо в противном случае это было бы не перспектива и не потенция, а руководство, но твердо настаивает на культурологической, но никак не революционной, природе данного мистического элемента, корнями связанного не только с историческим Сионом, но и с генетической Россией. Вот Рани Арен свидетельствует: «И все же что-то есть в душе еврея, какой-то один звук, какой-то диссонанс, какая-то одна небольшая трещинка, но в нее в конце концов просачивается: извне - недоверие, насмешка и враждебность; а изнутри - какое-то древнее воспоминание. Кто же я? Кто я? Я русский? - Нет, нет. Я русский еврей» (1981, No19). А Александр Солженицын, как мастер и любитель мистического жанра, тянется как раз к иррациональной природе «еврейского нечто»: «И в том цикле и в разрешении его - проглядывает надчеловеческий замысел. И, может быть, нашим потомкам предстоит увидеть его ясней. И разгадать» (2002, ч. 2, с. 498).

С точки зрения существующих теорий, и гипотез культурологии (Н. Я. Данилевский, К. Н. Леонтьев, О. Шпенглер, Н. А. Бердяев, А. Тойнби), в подавляющем большинстве рационалистических и логически строгих, сионистские чаяния русского еврейства о новом типе еврейского поселения на Земле Обетованной во главе с кентаврообразной личностью представляются не более, как вольные блуждания умозрительного полета мысли в отвлеченных секторах бытия. И только в русской науке (не советской, хотя речь идет о советских временах) обнаруживается некое подобие еврейской фантастики. Имеется в виду учение о ноосфере (от греческого «ноус» - ум) - раздел теории биосферы академика В. И. Вернадского; ноосфера дана Вернадским как сфера разума в качестве будущего состояния планеты Земля и властелином этой сферы определен качественно новый тип человека - Homo sapiens faber (человек созидающий). В поле материалистического естествознания, где обитает теория Вернадского, ноосферная вариация не может иметь ни практического, ни теоретического признания, ибо человек здесь поставлен приматом над материальной природой, а воспринимается в лучшем случае, как идеалистическая «шалость» неординарного ума. Но в еврейской среде, где мессианский дух способен совместить будущее с настоящим и наоборот, а конструкцию прошлого поместить в грядущее, и где идеальная иллюзия обладает силой данности, ноосферные мечтания Вернадского приобретают объективные средства познания, и в то же самое время сионистские упования имеют в лице ноосферы Вернадского свой онтологический образ. Таким образом, наука В. И. Вернадского раскрывается с совершенно незнаемой стороны как макет сочленения русского еврейства и русской идеи, хотя этот стереотип далек от окончательного вида.

Итак, русский сионизм органически не приемлет революционный режим, который угрожает летальным исходом подлинным сионистским побуждениям, и в неприятии революционного пути солидаризуется с Солженицыным, но одновременно он порицает русского писателя за пренебрежение сионистской идеей. Если все прочие русские духовники, не признающие в еврейском вопросе сионистского направления, могут быть оправданы тем, что в действительности они отвергали не русский сионизм, а его антипод - политический сионизм (в русском и западном производстве), то для Солженицына этот довод не достаточен, а потому и не действенен. Солженицынское отрицание сионизма исходит не сколько, и даже не столько, из ошибочного представления, а обусловлено в значительно большей степени иными побуждениями, которые сцентрированы в едином понятии «ВМЕСТЕ». Именно этим понятием ценно оригинальное сочинение А. И. Солженицына и оно, это понятие, раскрытое на еврейском материале, сигнализирует о явлении особого качества, свойственного не одному только писателю А. И. Солженицыну и выходящего за тематические рамки еврейского вопроса.