Страница 49 из 116
Солженицын лишь мимоходом кивает на то обстоятельство, что «малочисленная русская интеллигенция» в то время была в подавляющем большинстве разночинной или народнической, и, следовательно, еврейским просветителям, используя лексику Солженицына, «ассимилироваться предстояло» с русским народническим воззрением, и при решении вопроса о генезисе русского еврейства всегда упускается из вида фактор русского народничества. Уникальное явление общественной жизни России, известное под названием «хождение в народ», казалось, осмотрено со всех сторон и со всех сторон получило негативную оценку, - и как ложная Философская идея, и как бессмысленный политический шаг, и как роковое историческое обстоятельство, породившее в России терроризм (в историко-философском аспекте народническое движение было погребено незабвенными «Вехами», но фактически идеологический климат народничества был сохранен в ленинской системе воинствующего материализма). На фоне столь великих исторических грехов оказался незамеченным индивидуальный носитель этого движения, несущий в себе такие качества народничества, как подвижничество, беззаветная вера в идеал, ригоризм и стойкость в собственных убеждениях. Словом, для народника как личности, но не для народничества как движения, характерны те свойства натуры, к которым неравнодушна чувствительная еврейская душа, воспитанная своей историей. Русские народники и были те «новые друзья», что вывели замороченных талмудистикой евреев на «чистый воздух полей» и приобщили их к свету русской культуры. Насколько значителен этот момент для еврейства в целом, может свидетельствовать уже то, что он нашел восторженный отзыв у такого чуткого индикатора общееврейских настроений, как Симон (Семен) Фруг, официально объявленного первым национальным еврейским поэтом. Фруг вспоминает строки А. С. Пушкина:
Тонуло все пред сенью ночи,
Еврейской хижины одной
Не посетил отрадный сон.
На колокольни городской
Бьет полночь, - Вдруг рукой тяжелой
Стучатся к ним… семья вздрогнула.
Младой еврей встает и дверь
С недоуменьем отворяет -
И входит незнакомый странник…
В присущей ему эмоциональной манере Фруг раскрывает смысл пушкинской метафоры: «Если трудно сказать, к какой исторической эпохе относится сюжет этой поэмы, то в то же время с отрадной ясностью выступает один знаменательный момент в жизни русских евреев, к которому вполне могут быть приурочены подчеркнутые нами слова приведенного отрывка. В незабвенную эпоху Царя-Освободителя в "еврейскую хижину" постучался "странник" - тот могучий дух культурного возрождения, который внес в эту темную и тесную хижину струю новой, полной надежд и отрады, жизни. "Младой еврей", представитель молодого поколения той незабвенной эпохи, встал и "отворил дверь" этому благословенному "страннику". В ту хижину, где "старик читал Библию" (и только Библию), этот странник внес букварь, русскую хрестоматию. Школы, гимназии, университеты широко открыли двери перед нашим юношеством» (1995, с. 227-228).
Но не только, и даже не столько в культуру увлекали русские народники еврейские души, которые оказались зараженными также народнической идеологией с ее вульгарно понятой социальной справедливостью. Как пишет один из самых скрупулезных архивариусов русского еврейства С. Г. Сватиков: «Идеи Добролюбова, Писарева, Чернышевского, с одной стороны, страстные призывы Лассаля, проповедь Лаврова, воззвания Бакунина, с другой стороны, - все это опрокидывало старые авторитеты, на место религии ставило разум, на место национального - общечеловеческое, на место узкой среды прошлого - широкий мир общечеловеческой борьбы за будущее… Это движение дало революции ряд видных участников-евреев» (1999, с. 51). В дальнейшем тексте будет показано, что данное обстоятельство составило одну, но вовсе не главную, причину появления евреев в русской революции, а в целом тема народничества в среде русского еврейства благодаря стараниями Солженицына приобрела аналитически незнаемый трагический оттенок. Солженицын неоднократно выставляет мысль о революционной деятельности как первовозбудителе антиеврейской злобы и ненависти и правоту Солженицына доказывает факт признания революционными организациями еврейских погромов, - так, «Народная Воля», в числе организаторов и деятелей которой были (парадоксально!) евреи и, особенно, великомученица русской революции Геся Гельфман, написала в своей прокламации: «Нет никакого основания относиться к погромам не только отрицательно, но и безразлично. Это чисто народное движение. Народ громит евреев вовсе не как евреев, а как жидов, эксплуататоров народа. Напомним читателю, что и Великая французская революция началась с еврейского погрома. Это какой-то печальный рок, которого избегнуть нельзя» (Сборник «Еврейская старина», вып. IV, 1909г. ). В отличие от всех прочих аналитиков в революционности русских евреев Солженицын видит не просто фактическую данность, а глубокую трагическую проблему, о чем речь пойдет в соответствующем разделе.
Взяв за основу культурный критерий, Солженицын получает новое знание о со-дружестве евреев, пришедших в русскую культуру, не с русским народом, а с русской интеллигенцией, и о глубокой трагичности для евреев, что повлек за собой народнический оборот этого содружества. Однако на этом пункте русский писатель застывает и отнюдь не случайно он упускает из вида целое историческое явление, которое заключено в том, что русская культурная команда не приняла еврейского порыва и русская интеллигенция отвергла еврейское содружество. В официальной историографии не существует упоминания об этом событии и не может существовать, ибо в его основе находится чисто духовный механизм, который доступен для понимания А. И. Солженицыну, но он прошел мимо этого само по себе загадочного и многозначительного исторического финта. В еврейских свидетельствах на сей счет сквозит разочарование, обида и отчаяние, - еврейский критик Аким Волынский пишет: «Что должен почувствовать человек, всю жизнь посвятивший себя служению отечеству, русскому обществу, когда он вдруг столкнется лицом к лицу со страшной неблагодарностью, когда внезапно, точно по мановению чьей-то предательской руки, это общество набросится на него с дикими и нелепыми обвинениями, с гневно сжатыми кулаками?» (1999, с. I57). А тот же E. Хисин горько восклицает: «Но безумец, неужели ты не видишь, что на всю горячую любовь тебе отвечают самым обидным и холодным презрением? Нас везде чуждаются, отовсюду выталкивают; нас признают не членами государственной семьи, а чуждым, пришлым элементом. Нет, прежде всего, и поневоле я - еврей» (1999, с. 117. ). Досадной болью насыщены строки Хаима Бялика:
Тяжелый мрак главу облек,
погас мой луч, мой яркий свет.
Я встретил здесь позор и стыд,
передо мной закрыли дверь,
и слово Божие звучит
насмешкой горькою теперь.
(перевод С. Маршака)
При этом существенно, что в горьких еврейских стенаниях нет упрека и укора в адрес русской культуры, понимаемой в качестве идеологической целокупности - общего достояния всего народа, а их порицания в большинстве конкретны и персональны, осуждающие русских деятелей культуры за копирование европейского стандарта, ибо в глубинах еврейского возмущения затаилось понимание, более глубокое, чем в самом русском лагере, общего состояния русской культуры на тот момент, а потому вместе с нотками обиды в еврейском плаче нередко можно расслышать отзвуки сочувствия.
|